На троне великого деда

— Да, да, — гордо произнёс Пётр Фёдорович, — моя касса пуста, но в России есть ещё другие кассы, переполненные до краёв. Это — кассы церквей и монастырей; попы и монахи на этот раз будут не только молиться за успех оружия своего императора; нет, они должны будут кормить и оплачивать мои армии и флот; я слегка пощупаю их кассы, и думаю, что наверное найду в них тройное средство Монтекуккули для ведения войны.

Гудович испуганно вскочил со стула.

— Ради Бога, ваше императорское величество, — воскликнул он, — что вы задумали? Заклинаю вас обдумать этот вопрос, прежде чем приступить к его выполнению.

— Тут нечего обдумывать, — возразил император, — решение принято, удар нанесён! Да, все думают, что во мне нет и намёка на дух и волю великого императора, имя которого я ношу; но на этот раз я поступил по его примеру. Указ издан; я обделал это с одним Воронцовым, и в деньгах у нас недостатка не будет.

— Указ издан? — воскликнул Гудович, между тем как и Миних взглянул совсем перепуганный на императора. — Подумайте только, ваше императорское величество! Ведь он вызовет смертельную вражду к вам со стороны церкви; высший представитель духовенства запротестует.

— Он и протестовал уже, — со сверкающими глазами возразил Пётр Фёдорович, — и я ответил ему так, как следует отвечать зазнавшемуся попу: я отправил его в Новгород, и в данный момент он путешествует туда под конвоем кирасиров.

— Боже мой, Боже мой! — воскликнул Гудович. — Тогда всё потеряно; войска недовольны походом в Данию; все священники поднимутся, как один, против вас, ваше императорское величество!.. Где же вы найдёте поддержку своему трону?

— Поддержку трону? — удивлённо переспросил Пётр Фёдорович. — А народ? Тот народ, которому я оказывал лишь благодеяния?

— Народ? — переспросил Гудович. — Разве может народ принудить солдат слушаться вас? Разве народ не послушается священников, если они объявят вас, ваше императорское величество, врагом отечества и церкви? О, ваше императорское величество, делайте всё, что вам заблагорассудится, но только восстановите мир и согласие с церковью! Если вы выступите против Дании во главе ропщущей армии и позади вас останется оскорблённая церковь, тогда легко может случиться, что вы уже не найдёте дороги в Россию на обратном пути и должны будете чувствовать радость, если останетесь герцогом Голштинским по милости датского короля!

Пётр Фёдорович побледнел.

— Ты думаешь так, Андрей Васильевич? — спросил он, весь дрожа.

— Я уверен в этом, — возразил Гудович, — и хотя я и готов разделить при каких бы то ни было обстоятельствах вашу участь, я всё-таки буду не в силах предотвратить то, о чём я только что говорил.

— А вы, граф Миних, и вы, господин фон Бломштедт, что вы скажете? — спросил Пётр Фёдорович.

Бломштедт поддержал Гудовича, но Миних сказал:

— Если вы, ваше императорское величество, изволили решить этот поход в Данию, то я никогда не посоветовал бы вам удалиться вместе с армией лично из пределов России, прежде чем вы возложите на себя в Московском Кремле императорскую корону. Дело в том, что лишь после этой церемонии русский народ признает императора помазанником Бога и тем самым его право на власть священным.

— Странно! — удивлённо заметил Пётр Фёдорович. — То же самое пишет мне и прусский король.

— Этим его величество король, — подхватил Миних, — доказывает, что его острый ум умеет разбираться в вещах и людях и за границами своего государства; но вы, ваше императорское величество, также не должны ни в коем случае покидать Россию, имея за своей спиной враждебное вам духовенство. Вот моё мнение; оно останется неизменным навсегда.

Пётр Фёдорович встал с кресла и прошёлся неверными шагами взад и вперёд по комнате.

— Нет, — воскликнул он, — нет и нет; я не могу отказаться от этой войны! Отмстить за все оскорбления, которые датский король нанёс мне в то время, когда я был слаб и находился под башмаком моей тётки, — это стало мечтой всей моей жизни. Я не могу откладывать этот поход до совершения этой скучной и глупой московской церемонии. Я живо уничтожу датскую мощь, и тогда у меня останется ещё достаточно времени, чтобы попы могли помочить мне миром[21] голову, что всё равно не сделает моей власти крепче, чем она была до того.

— В таком случае, ваше императорское величество, — сказал Гудович, — восстановите по крайней мере мир с церковью; я убеждён, что духовенство можно будет уговорить принять участие в военных расходах; силой оно не даст взять у себя ничего, и что вы отнимете у него сегодня, то потеряете в тысячекратной мере завтра.

Пётр Фёдорович одно мгновение ещё колебался. В эту минуту вошёл дежурный камергер и доложил:

— Её императорское величество государыня императрица только что уехала помолиться в соборе Казанской Божией Матери; она изволила приказать спросить, будет ли вашему императорскому величеству приятно, если она заедет к вам после своего возвращения.

Пётр Фёдорович побледнел, его губы дрогнули.

— Я занят, — порывисто крикнул он хриплым голосом, — передайте императрице, что она может ехать в Петергоф.

Камергер повернулся и вышел.