На троне великого деда

— Да, да, великий архангел Гавриил освещает мой ум и даёт моему взору знание; да, это так, и не может быть иначе. Вы — царь, никто другой не осмелился бы говорить со мной об участии, дружбе и милосердии. Вы — властитель, вы повелеваете всем. О, осуществите на деле свои слова! Вспомните, что вы — наместник Божий на земле. Я немногого прошу. Мне дают платье, блеск которого радует меня, пищу и напитки в изобилии, сколько я лишь пожелаю, но я прошу вас, повелитель, дайте мне воздуха и света! Я уже целые годы дышу в этом каземате; лишь по временам, на несколько минут, мне позволяют взглянуть на небо, виднеющееся на дворе между валов крепости. Прошу вас, царь и повелитель, позвольте мне дышать чаще и дольше свежим воздухом и видеть солнце, сияющее над вольными полями и зелёными лесами.

Сердце Бломштедта готово было разорваться, когда ему неожиданно открылась точная цель поездки императора. Он уже слышал о несчастном Иоанне Антоновиче, бывшем в течение года, ещё во время нахождения в колыбели, императором России. Но он вряд ли думал когда-нибудь об этом принце, мелькавшем в его мыслях лишь мимолётной тенью. Теперь он увидел эту несчастную жертву высшей политики и сразу понял значение и цель поездки императора.

Слёзы текли теперь ещё быстрее одна за другой по щекам Петра Фёдоровича; он приподнял склонившегося пред ним на колена юношу, прижал его к груди и произнёс:

— Вот где ваше место, Иоанн Антонович! Да, я — император, и вы — мой двоюродный брат по крови Петра Великого. Будьте покойны, ваши страдания кончатся. Я сделаю всё, что в моей власти, чтобы изменить вашу участь и позволить вам наслаждаться всласть солнечным светом.

Некоторое время он держал в своих объятиях несчастного Иоанна Антоновича, всё ещё с сомнением смотревшего в лицо императора и не бывшего в силах произнести ни слова. Затем император спросил:

— Скажите, брат мой, помните ли вы ещё что-либо из своего детства?

— Мои воспоминания начинаются с тюрьмы; но тогда у меня были ещё отец и мать, с ними вместе я плакал, так как видел, что они несчастны, и они объяснили мне, кем я был и с какой высоты опустился. Часовые были жестоки к нам. Однако тогда я всё же был ещё счастлив; я слышал голоса своих родителей и ощущал их любящие руки; потом меня разлучили с ними разбойники; с тех пор я оставался один, навсегда один, пока не нашёл Надежды, моей подруги, которая находится теперь на небе.

— Вы расскажете мне всё это после, — прервал его Пётр Фёдорович. — Какой ужас!.. — заметил он своим спутникам. — Императрица вряд ли знала об этом!.. Неужели все, решительно все сторожа были жестоки по отношению к вам?

— Все, все, — выкрикнул Иоанн Антонович, и его глаза гневно засверкали. — Впрочем, нет, — прибавил он, — нет, нет, был один, относившийся к нам участливо и дружески; но он оставался у нас недолго; моя мать всё-таки всегда учила меня молиться за него, чтобы Господь вознаградил его за каждое его доброе слово, сказанное нам.

— Вы знаете его имя? — спросил Пётр Фёдорович. — О, я хочу знать имя единственного человека в России, который был быть почтителен к потомкам Петра Великого.

— Я о многом забыл во время своих страданий, — сказал Иоанн Антонович, — картины того времени стоят смутно в моей памяти; но это имя я помню, я не забуду его никогда, так как должен молиться за него ежедневно, как велела мне это моя мать… Его имя — Корф.

Генерал-адъютант императора отступил на шаг назад в тень и закрыл свои глаза рукой.

Пётр Фёдорович бросился к нему, схватил его за руки и трепетным голосом крикнул:

— Вот видишь, мой друг, вот видишь, так вознаграждается каждое доброе дело! Клянусь моей короной, это не забудется тебе. Заранее обещаю тебе всё, о чём бы ты ни попросил меня! Но кто это? — спросил он, переведя случайно взор на старого сержанта, который, когда Иоанн Антонович приветствовал императора, упал, точно поражённый молнией, и стоял теперь в углу комнаты на коленах, скрестив руки и опустив голову на грудь.

— Великий царь! Это — Вячеслав, мой старый друг, — воскликнул Иоанн Антонович, — государыня императрица Елизавета Петровна позволила ему быть со мной; он был моим верным сожителем и много рассказывал мне о великом царе Петре, моём деде.

Пётр Фёдорович подошёл к старику и, хлопнув его по плечу, произнёс:

— Рад слышать это о тебе. Я позабочусь, и тебе не придётся никогда жалеть о том, что ты развлекал и утешал принца одной со мной крови.

Старый сержант, громко всхлипывая, поцеловал полу мундира императора. Последний вдруг побледнел, тяжело задышал и протянул руку, как бы ища опоры.

Корф и Бломштедт бросились поддержать его.

— Уведите меня прочь отсюда, мне нужно воздуха!.. Я теряю сознание… — прерывистым голосом произнёс Пётр Фёдорович. — Всё это так взволновало меня, что я не могу дышать в этой тёмной комнате.

Оба спутника вывели зашатавшегося императора на двор; комендант следовал за ними.

Пётр Фёдорович глубоко втягивал в себя свежий воздух.