На троне великого деда

— Это — дурачок, выскочивший из сумасшедшего дома, или изменник, достойный испустить дух под кнутом. Назад, или берегитесь за свою жизнь!

Он поскакал вперёд и схватил за поводья лошадь Иоанна Антоновича.

С другой стороны площади раздались треск барабанов, звуки труб и громкие, радостные клики народа, сопровождавшего поезд императрицы.

— Тащите его с лошади! — воскликнул отец Филарет, хватая Орлова за руку. — Тащите его, дерзкого, осмеливающегося оскорблять величие императора вместе с величием Божиим. Повергните его во прах!.. Дорогу императору к Господнему алтарю!

Стоявшие поблизости подскочили к Орлову; сотня рук протянулась к нему; ещё минута, и он был бы сброшен с коня.

Гренадёры нерешительно и в смущении стояли позади него.

Но тут Орлов изо всей силы взмахнул своим обнажённым палашом; толпа шарахнулась врассыпную; в следующий момент удар со всего размаха обрушился на голову отца Филарета.

Атлетическая фигура монаха зашаталась; кровь хлынула потоками; тихий возглас сорвался с его уст, и он рухнул наземь, как поверженный дуб.

— Вперёд! — скомандовал Орлов своим солдатам. — Смерть каждому, кто будет колебаться хоть одно мгновение! Вперёд!

Он схватил за поводья лошадь Иоанна Антоновича и потащил её за собою, и, могучими перекрёстными размахами палаша отражая натиск толпы, поскакал обратно в ту улицу, откуда появилось шествие.

Солдаты и робко пятившийся народ стояли одно мгновение, как остолбенелые, ожидая, что молния с неба поразит Орлова, когда он поднял своё оружие на служителя алтаря в монашеском сане. Но видя, что гнев Божий не проявился никаким чудом в защиту сражённого инока и в отмщение за его смерть, люди поколебались, и, как всегда, смелая, беспощадная решительность увенчалась успехом.

— Видите? — воскликнул Орлов, отъехав на некоторое расстояние и ещё раз обернувшись назад. — Видите? Это — обманщик, и Небо, которое он призывает в свидетели, не защитило его. Вперёд, гренадёры! Приказываю вам это именем императрицы!

Солдаты бросились вперёд и вскоре присоединились к Владимиру Орлову, который, по-прежнему не выпуская из рук поводьев лошади Иоанна Антоновича, помчался с ними прочь галопом.

Иоанн Антонович сидел, бледный и неподвижный, на коне, обеими руками держась за луку[26] седла. Внезапная смена событий лишила его ум, и без того отупевший в долгом тюремном одиночестве, всякой способности ясного мышления, и несчастный низложенный император пассивно позволял увлекать себя, только машинально повторяя шёпотом:

— Разбойники!.. О, Боже мой, разбойники!.. Они опять добрались до меня!.. Я снова попался им в руки!

Владимир Орлов доставил своего пленника окольными путями в казармы Измайловского полка; там оставались лишь немногие солдаты на карауле. В казарме Орлов привёл Иоанна Антоновича в свою собственную комнату, где несчастный юноша, как подкошенный, тотчас упал на постель и, устремив кверху неподвижный взор, произносил лишь несвязные слова, умоляя архангела Гавриила спуститься с неба, чтобы защитить его и помочь ему.

Между тем Владимир Орлов написал записку своему брату Григорию, позвал одного из бывших с ним гренадёров и велел ему доставить её по назначению, отыскав, где бы то ни было, его брата. После того он запер дверь, положил пару заряженных пистолетов на стол и устремил мрачные взоры на распростёртого на кровати юношу, который то шептал потихоньку, как во сне, то принимался жалобно стонать.

Когда Орлов скрылся с Иоанном Антоновичем, а толпа робко и несмело приблизилась к поверженному на землю отцу Филарету, у которого из зияющей раны на голове ручьями хлестала кровь, по другую сторону площади показалась головная колонна Преображенского полка, шедшего впереди государыни.

Оглушительный клик торжества потряс воздух, когда Екатерина Алексеевна подъехала к собору, окружённая своим блестящим придворным штатом. Войска выстроились пред входом в церковь, оставив посредине площади свободный проход к высокому порталу. Императрица сошла с лошади; свита последовала её примеру; и, смиренно склонив голову, скрестив руки на груди, Екатерина Алексеевна медленными шагами направилась мимо выстроившейся шпалерами гвардии к входу в церковь.

Внутренность собора была почти пуста; солдаты удерживали всякого, кто хотел туда войти раньше государыни. Проникавший сквозь расписные оконные стёкла дневной свет был настолько тускл, что в обширном храме господствовал причудливый разноцветный сумрак, который смешивался с сиянием бесчисленных свечей, теплившихся у главного иконостаса и в боковых приделах. Митрополит, в полном облачении, с митрой[27] на голове, с золотым, сверкавшим драгоценными камнями крестом в руках, стоял на амвоне,[28] окружённый духовенством.

Величественное зрелище представлял этот сонм святителей и священников в роскошных ризах, затканных золотом и серебром, пред драгоценным иконостасом, в облаках благовонного фимиама, струившегося из кадильниц и поднимавшегося к великолепному своду.