На трудном перевале

Все это время я был пассивным наблюдателем разыгрывавшейся передо мною драмы. Теперь мне предстояло выполнить вторую часть поручения и проследить за порядком выхода войск этого участка армейского фронта через горловину у Стрыя. Я вернулся до наступления темноты на указанный мне пункт, проверил работу связи, расставил прибывшую сотню казаков так, чтобы они не допускали никакой задержки и скидывали с дороги каждую застрявшую повозку. Сам я расположился на самом ответственном пункте отхода, у моста [74] через горную речку, с шумом бежавшую с обагренных человеческой кровью Карпатских вершин.

Несмотря на близость фронта, картина развертывалась совершенно мирная. В небольшой деревушке на берегу потока расположился хорошо знакомый мне перевязочный отряд 3-й стрелковой бригады. Там мне была оказана первая помощь после Бялы. На самом видном месте был поднят флаг Красного Креста, и на пункте шел обычный прием раненых. Обозные перевязочного пункта вели коней на вечерний водопой. Откуда-то неслись звуки гармони, и беззаботный молодой голос пел частушки.

В надвигавшемся сумраке весеннего вечера горы с ярко освещенными лесистыми вершинами резко вырисовывались на фоне голубого неба. После длительных боев не слышно было грохота орудий. Но противник не дремал. Он понимал важность этого скрещения путей и стремился помешать нам. Где-то за высотой послышалось жужжание авиационного мотора, и вскоре над мирной долиной появился самолет, в котором я без труда узнал немецкого «таубе». Самолет стал кружить над долиной, как ястреб, что-то высматривая с высоты. Конечно, флаг Красного Креста меньше всего мог смутить летчика. Он интересовался, нет ли движения по дороге. Ездовые, очевидно, ввели его в заблуждение. От самолета отделилась точка и быстро понеслась к земле. «Бомба!» — послышался чей-то испуганный голос. Действительно, через секунду около перевязочного пункта взвился столб ослепительного пламени, и грохот взрыва потряс мирную долину. Затем от самолета оторвалась вторая точка и так же стремительно понеслась вниз. В селении началась паника. Ездовые, побросав поводья, бросились кто куда. Раненые, которые могли передвигаться, рассыпались в поисках подвалов, погребов и других убежищ. Какой-то доблестный воин залез под телегу. На шоссе старый фельдфебель сверхсрочной службы стрелял в самолет из прадедовского револьвера системы Смит и Вессон. Никаких других средств борьбы с авиацией в русской армии не было, и поэтому самолет невозмутимо продолжал свое дело, посылая на землю один за другим свои «подарки».

В это время на шоссе показалась коляска, запряженная парой лошадей, в которой находились два человека. [75]

Один сидел, глубоко свалившись на сиденье. Другой поддерживал его бессильно свешивавшуюся на грудь голову. Они ехали совершенно спокойно, как будто вокруг ничего не происходило и ничто не нарушало тишину этого прекрасного весеннего вечера, И казалось, что это было единственно разумное, что можно было предпринять, так как укрыться от бомб было негде. Просто нужно было взять себя в руки и действовать так, будто ничего особенного не происходит. Именно так и поступал ехавший в экипаже раненый полковник Комаров.

Когда коляска подъехала к перевязочному пункту, никто не вышел ему навстречу. Кругом царила паника. Люди бежали, а кто не мог бежать, полз в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Санитар, сопровождавший Комарова, вошел в «халупу» (так в Галиции называли крестьянские избы) и через мгновение вышел оттуда в сопровождении сестры. Это была Головачева. Комаров посмотрел на нее.

— Не боитесь, сестра? — спросил он.

Она улыбнулась:

— Конечно, боюсь, только никуда все равно не спрячешься. Можете ли вы сами дойти до перевязочной комнаты? Наши санитары разбежались кто куда.

Я подошел к говорившим, чтобы помочь раненому и выразить свое восхищение мужеством женщины, подававшей пример многим мужчинам, окружавшим ее.

— Андрей Николаевич, как это вас угораздило? — спрашивал я, помогая Комарову подняться на крыльцо.

— Черт их хвати, прострелили как-то, — хмуро отвечал Комаров.

Раненого подняли в дом, и сестра Китти быстро и уверенно оказала ему первую помощь. Подошел старичок, старший врач, также продолжавший свою работу, несмотря на царивший крутом хаос. Рана Комарова оказалась несерьезной, и только большая потеря крови и слабость не позволяли ему двигаться без посторонней помощи.

Тем временем неприятный «гость» улетел, не причинив серьезного вреда. Все понемногу стали выползать из своих убежищ и делиться впечатлениями. Врач, отсидевшийся под телегой, рассказывал о том, как он наводил порядок, а сверхсрочник-фельдфебель, стрелявший по самолету из револьвера, утверждал, что он собрал свою [76] команду и открыл залповый огонь по самолету, заставив его улететь. Каждый рассказывал, как это часто бывает на войне, не то, что было на самом деле, а то, чего он хотел, но о чем догадался позже. А рассказав один раз, человек вскоре забывал, что было не так, и даже сам начинал верить, что было именно так, как он рассказал.