На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ

– Было время, когда я, – сказал нарком, – верил в пакт о ненападении с Германией – пакты ведь и заключаются потому, что в них верят, тем более такая честная сторона, как мы. Поэтому-то, направляя весной сорок первого года в правительство донесение нашего военно-морского атташе в Германии о готовящемся нападении Германии на нас, я усомнился в этом и это сомнение записал в выводах, что расходилось с действительностью.

Тут я подумал, что наш нарком не одинок в этом. Есть поважней, чем наркомат флота, государственная организация, несущая ответственность перед правительством и народом за правдивую, точную и реалистичную развединформацию – Разведывательное управление Генштаба, – вот с кого двойной спрос.

А оно допускало не простительные законом просчеты (о них пишет маршал Жуков в воспоминаниях). В выводах последней предвоенной разведсводки Разведуправления (которую мне довелось читать в штабе Одесского военного округа нападения), ориентирующей все инстанции, от высших до низших, для принятия оборонительных мер, начальник Разведупра генерал Ф. Голиков, несмотря на концентрацию немецких войск у нашей границы, сделал следующую запись: скорое нападение Германии на нас не предвидится. Такая успокоительная пропись была сделана в полном соответствии с концепциями о сроках войны, сложившимися в верхах, и, прежде всего, у самого Сталина[36]. Факты подгонялись под настроения и желания. Дорого нам обошлась эта конъюнктура. Выводы этой разведсводки звучали значимее выводов Кузнецова[37].

Признание Николаем Герасимовичем в беседе с нами своей оплошности звучало благородно. Он говорил, что сомнения в пакте и в своих выводах по сообщению атташе пришли к нему вскоре, и они разрастались по мере нарастания угрозы нападения на нас. И 19 июня стало переломным. Днем раньше повысить готовность было бы опрометчиво, а днем позже можно было попасть под удар неизготовленными. В военном деле выбор момента является одним из решающих факторов. Такое решение созрело только к 19 июня, когда накопилось много признаков скорого нападения на нас. Что это за признаки? Нарком подробно перечислил их.

– Первое: концентрация германских дивизий у нашей границы, показанная в разведсводках Разведупра. Второе: усиленная авиаразведка немцами нашей территории и особенно военно-морских баз. И я приказал сбивать немецкие самолеты-разведчики, хотя это запрещалось свыше, во избежание осложнений, – позже по указанию свыше мне пришлось это отменить; третье: молчание германского правительства по поводу Сообщения ТАСС от 14 июня, опровергавшего слухи о якобы готовящейся войне между СССР и Германией, – это сообщение даже не было опубликовано в германской печати. Четвертое: внезапный уход немецких торговых судов из наших портов, свернув свои дела. Все это было верным признаком скорой войны. Пятое: мне стало известно, что по приказанию наркома обороны из внутренних военных округов были подтянуты ближе к границе несколько общевойсковых армий, а 18 июня командующим приграничных округов приказано убыть на свои КП, ближе к границе, откуда организовать управление войсками, и это меня насторожило. Шестое: я отдавал себе отчет в том, что наши флоты своим боевым составом и тылами находятся на границе, на переднем крае страны, а корабли плавают в международных водах, они могут первыми подвергнутся внезапным ударам, что уже было в истории русского флота в 1904 году в Порт-Артуре ив 1914 году на Черном море, и было бы непростительным благодушием допустить это вновь. Врага надо было упредить. Вот почему я ввел оперативную готовность номер два именно 19 июня – это я имел право делать, не испрашивая разрешения правительства. А в ночь на 22 июня, когда было получено указание правительства о возможном нападении врага, коротким сигналом флоты были переведены на высшую готовность. Произошло нападение, и товарищ Сталин дал высокую оценку готовности флота.