На цыпочках

«Лучше пусть я нападу, чем на меня нападут. То есть я, конечно, не в полном смысле нападу, а это я имею в виду, что сам посмотрю. В какую-нибудь дырочку. Нет ли там кого? И не наблюдают ли за мной? А вдруг там наблюдают? — подумал я. — Вдруг, я приложу к дырочке глаз — и там глаз? Или еще хуже: я приложу, а оттуда пальцем ткнут. Или палкой... Мало ли что в голову взбредет? — дураков много. Да нет, маленькая вероятность, — подумал я, — чтобы так точно попасть... Забор большой, а глаз — тьфу. Мало ли ему места, куда ткнуть? Почему именно в глаз? Нет, ерунда. Вот сейчас возьму и посмотрю. А что? Мне терять нечего, так что мне в некотором смысле все трын-трава. Во всяком случае, хоть узнаю: есть там реальная опасность или все это так, чистый бред».

Я колебался.

«А что, если есть опасность? — подумал я. — Что тогда? Я посмотрю, а там опасность. Что тогда?

— А-а-а, — все равно, — подумал я, — хоть буду знать об опасности. Уж лучше смотреть опасности в глаза. Это, во всяком случае, честнее. Да оно и в стратегическом отношении лучше, — подумал я. — Только вот что оно не стрекочет? Вот сейчас бы ему и стрекотать, а оно не стрекочет. Вечно так: когда надо, ни за что не пострекочет!»

Но тут как раз застрекотало, и я понял, что мне ничего не остается делать, кроме как немедленно заглянуть.

«Ну! Будет, будет, нечего времени терять, — приказал я себе, — будь мужчиной. Ну-у-у!»

Я зажмурился и на ощупь приник к щели. Потом я набрал побольше воздуха, как будто я собирался нырнуть, а набрав воздуха, я открыл глаза.

Я отшатнулся. Я посмотрел вдоль забора налево, направо, а потом — была не была — снова приник.

«Черт с ним. Узнавать, так уж до конца», — отчаянно подумал я, и на этот раз моя решимость меня не подвела.

Десантники лежали на вытоптанной траве газона, возле длинного сарая или амбара — я это строение точно не могу назвать — их было человек десять-двенадцать. Они лежали в кружок, свободно развалясь, как будто они отдыхали, а в центре этого кружка, на траве, лежала какая-то развернутая бумага, видимо, до этого сложенная вчетверо, а что это за бумага, я отсюда не мог видеть: может быть, это была какая-то карта или инструкция, но ее края загибались кверху, а кроме того, на ней еще лежал чей-то защитный берет. Один из десантников, рослый широкоплечий малый с рыжеватым затылком из-под сдвинутого берета, лежа ко мне спиной, что-то говорил. Я об этом только догадывался, по движениям его ушей. Его голоса все равно не было слышно из-за сильного стрекота, но уши двигались, как у говорящего человека, и я понял, что он говорит. Он что-то говорил, а остальные десантники внимательно смотрели на него, видимо, слушали, и, наверное, им было слышно, что он говорил, потому что они все были гораздо ближе друг к другу, чем я к ним. Он говорил, а они слушали, и им, вероятно, было интересно. Потом его уши перестали шевелиться, и тогда беззвучно заговорил другой десантник, лежавший на другой стороне. До этого он лежал, подперев кулаком голову, но теперь, для того чтобы говорить, опустил кисть руки и только опирался на локоть. Это был огромный белобрысый парень с крепким правильным лицом и прозрачными глазами. Мне показалось, что он чем-то рассержен, потому что его лицо выражало угрозу. Во всяком случае, было похоже на угрозу. Его жесткие губы остановились — он замолчал. Рыжеватый десантник снова зашевелил ушами, наверное, снова заговорил. Он говорил довольно долго, около минуты, и по мере того, как он говорил, лицо белобрысого темнело от нарастающего гнева. Наконец он встал. Выдвинув свою твердую челюсть вперед, он медленно подошел к замолчавшему десантнику и, расставив огромные ноги, навис над ним. Все десантники, приподнявшись на локтях, напряженно за ними следили, но рыжеватый десантник даже не шевельнулся. Он даже не посмотрел на белобрысого, даже не поднял головы. Десантник еще что-то сказал, и на его лице появилась какая-то упоенная гримаса, а глаза побелели. Я понял, что он сейчас что-то сделает. Я зажмурился и бросился вниз по холму, благо, еще не кончило стрекотать.