На улицах Стамбула

Поскольку знаков не было, я решил идти вперед вдоль по петляющим улочкам этого вечного города. Я снова хотел было вернуться к месту битвы, но опять что-то невидимое преградило мне дорогу, и я понял, что туда лучше не соваться. Подумал, что это бесы, но отогнал от себя эти мысли, мне не хотелось думать, что кто-то может проникнуть мне в мой мозг и диктовать свои правила. Я хотел чтобы мои стези были прямыми и угодными небу, а не всяким там тварям, которые возомнили себе невесть что и решили, что у них хватит силенок захватить Землю. Не хватит. Не хватит. Не хватит. Видимо, мой треугольник света помог, но не настолько, чтобы битва закончилась в одно мгновение. Это было печальным, но, с другой стороны, я выполнил свое задание. Осталось донести свое тело до места битвы, но, видимо, не сейчас. Я шел бодро и уверенно, единственное что — не понятно в каком направлении. Сделав несколько петель по району вокруг Галатской башни, я решил выйти к Галатскому мосту. Вода всегда меня успокаивала, успокоит и теперь. Ну же, Босфор, успокой мои нервы. Рыбаки стояли на своих местах и, как могли, делали вид, что релаксируют, глядя на синие воды Босфора. Беспокойство было разлито в воздухе, меня было не обмануть. По лицам прохожих я прекрасно видел, что они не знали, но очень хорошо чувствовали, что происходит. Черная тень беспокойства была на каждом из них. Тротуары уже просохли после недавней бури и недовольные дворники убирали мусор. Где-то у кафе работники приколачивали обратно содранные ураганом таблички. Туристы недовольно качали головами — они приехали в этот город для развлечений, внезапный стамбульский ливень вымочил их дорогую одежду и сорвал их тщательно лелеемые туристические планы, целью которых было, как всегда, одно — удовольствие. Ох, эта сука, удовольствие, по тоненькому льду ведет всех страждущих оного прямиком в ад. Это шоссе ко всем грехам сразу, в основе которых лежит оно, как миленькое — удовольствие. Ох уж эти туристы, в поисках удовольствия готовых пересечь океан, лишь бы получить его: поприятнее, поэкзотичнее, повычурнее. Искать то, что удивит больше всего. То, что поразит все шесть органов чувств. Потешить свою душеньку. Попробовать то, что никогда не пробовали, провести ночь в новом отеле, где никогда не спали, испробовать там мягкость матрасов, покататься на аттракционах, посетить древние древности, сходить в зоопарк и посмотреть на диковинных животных, погреться в шезлонге на берегу моря, поплавать там, где никогда не плавали. Все они путешествуют в поисках острых ощущений. Чтобы не чувствовать, что их душа давно и глубоко мертва. Все эти развлечения — что мертвому припарки. Разве в аду, в перерывах между мучениями, эта душа вспомнит, как фотографировалась у Эйфелевой башни или ела симиты в Стамбуле? Там же будет не до этого, верно? Потому что мучения в аду идут без перерыва. Без перерыва. Целую вечность. Я опускал глаза долу и смотрел на булыжники древней мостовой, когда проходил мимо чирикающих восторженных туристов. Я не хотел походить на этих беспечных иностранцев. Бесспорно, среди них могли быть милые люди, и, конечно же, не все из них попадут в ад, что же их стричь под одну гребенку? Нет, я ни в коем разе не осуждаю их. Но я не хотел заразиться от них беспечностью. Беспечность, кто бы что ни говорил, в конечном итоге ведет ко греху. Совсем беспечными мы можем быть только в раю, где нам ничто не угрожает. Аскеза молчания, сосредоточения духа — я хотел стяжать это. Когда состояние твоего тела, изнывает ли оно от работы, жажды или голода, не играет абсолютно никакой роли, потому что всем распоряжается твоя душа. Моя душа решила, что мне сейчас нужна аскеза. Буду молчать, даже если у меня спросят, как пройти туда-то или туда-то. Во — первых, я и сам не знаю. Во-вторых — аскеза. Я шел и ноги мои постепенно начинали уставать. Но я не хотел думать об этом. Я не хотел думать, моя душа полностью контролировала процесс. Сколько я должен пройти, чтобы мои ангелы вышли со мной на связь? Где предел? Я не знал ответа на эти вопросы, я просто шел. Кофейни заманивали меня своими запахами свежесваренного кофе, мне жутко хотелось зайти и выпить хотя бы одну, одну маленькую чашечку, чашечку с наперсток, хотя бы чуть-чуть, ведь запах сводил меня, заядлого кофемана, с ума, но я шел. Булочные сбивали меня с ног запахом свежевыпеченного хлеба, но я упрямо шел вперед. Очень скоро захотелось пить, я весь вспотел. Но голос внутри запрещал мне делать остановку для перекуса. Я, было, хотел возмутиться и остановиться, не смотря ни на что. Бунтарский дух во мне оставался еще жив, мое тело не хотело страдать. Я был молод, полон сил, я не хотел знать цену страданию. Но голос внутри меня жестко сказал, что если я хотя бы на секунду остановлюсь, мы не сможем победить в этой битве, а именно в этой битве есть шанс победить зло на Земле раз и навсегда. «Но почему я?! — взвыл я. — Я же совершенно к этому не подхожу. Я же не святой. Я не герой. Я не выдержу, если не присяду хотя бы на минуту». «Потому что только ты сможешь это сделать», — настойчиво сказал голос. «Я не смогу без воды и еды, — вскричал я. Я…я просто человек! Я слаб! Я грешен! Я порочен! Я не смогу!». «Не заставляй нас разочаровываться в тебе», — строго сказал голос. И я приуныл. Я понял, что сигнала выйти на поле боя этой ночью может и не прозвучать. Что же я буду делать? Неизвестность пугала. Я не мог на 100 % знать, как идет сражение. Я мог только немного интуитивно чувствовать, в какую сторону, добра или зла качается стрелка весов. Я мог бы плюнуть на все и упасть на зеленый газон, полностью обессиленный. Но вместо этого я упрямо шел и шел по булыжной мостовой, еле передвигая ноги, каждая из них была весом с тонну. Такое ощущение, что вся моя кровь ушла в ноги, и я больше никогда не увижу их здоровыми, как прежде. Наверняка, я лишусь обеих ног, мне их просто отрежут за ненадобностью. Я чувствовал, как пульсирует моя кровь в ногах, каждая пульсация отдавалась неимоверной болью в моем мозгу. Такое ощущение, что я шел по кольям, частоколом выстроенными остриями вверх. Или по стеклам. Каждый шаг отдавался болью во всем моем теле. Я не задавал вопросы, я решил умереть во имя Бога. Умереть всегда кажется лучшим решением, потому что это гораздо проще, чем жить на планете Земля. Когда ты живешь, ты должен каждое утро начинать со сражения, и продолжать сражаться весь день, в конечном итоге во всех битвах дня ты должен победить к вечеру. Когда ты решил умереть, тебе нужно всего лишь один раз проиграть. Это легко. Жить и сражаться каждый день, начиная с нуля, начиная все заново — вот что сложно. Любить Бога, любить себя, любить и прощать людей. Культивировать в себе добро, а не ненависть. Не пропускать зло дальше себя, даже если на вас мчится темная лавина с гор, сдерживать ее собой, чтобы она не повредила родным и близким. Это сложно, нас к этому не готовили. Но мы, ребята, же не тюфяки? Слабо нам что ли, со всем этим жизненным дерьмом справиться? Отчаянье подкралось ко мне. Наверное, можно сказать, что я был под колпаком невидимого зла. Я хотел отказаться от этой миссии, потому что мое тело явно не выдерживало и начало давать сбои. Сами собой подгибались колени, начала болеть спина, да так сильно, как будто в поясницу вонзили меч по рукоятку. Я шел, сгорбившись, как старик, потому что не было сил нести позвоночник распрямленным и потому, что казалось, что так легче. Я разваливался на пиксели. Но победа в этой битве принесла бы нам жизнь без вселенского зла… Слишком многое было на кону. Я вспомнил все несправедливости, которые происходили со мной и с близкими. Я вспомнил Беслан, Холокост, голодающих детей в Африке. Я вспомнил подводную лодку Курск, я вспомнил Хиросиму и Нагасаки. Я вспомнил, как сжигали целые деревни в сараях фашисты во время ВОВ, детей вместе с матерями. Я вспомнил смс, которые писали родным погибающие в башнях-близнецах. И я не смог сказать Богу, что я не смогу. Если Он так решил, значит, такова Его воля. Если Он хочет, чтобы я пострадал и этим приблизил победу добра над бесчеловечным отвратительным злом, что ж. Значит, такова Его воля. Я подчиняюсь. Наверное, это будет самая нелепая смерть. В соцсетях напишут, что один ненормальный русский умер от измождения и обезвоживания в центре Стамбула. Пусть. Пусть думают, что я, идиот, не догадался вовремя прилечь на диван и отдохнуть. Мне все равно, что говорят обо мне на этой планете. Но мне далеко не все равно, что говорят обо мне на небе. Я шел по совсем старым узким улочкам Стамбула, сюда не заглядывали туристы. В какой то момент я понял, что если не смотреть вокруг, то энергии сохраняется больше. Мозг переставал фиксировать бесконечное множество деталей, он видел только одинаковые серые камни, которые помнят еще Константинополь. И я смотрел вниз, на дорогу из булыжников, чтобы совсем не упасть. Каждый из этих булыжников причинял мне нечеловеческую боль. Такое ощущение, что мои ступни ступали по стеклам, каждое из которых оставляло рану в ноге. Я вспоминал пытки фашистов: как-то же наши солдаты выдерживали их? Им вгоняли иглы под ногти, вырывали с клещами куски мяса и ногтей. А тут всего лишь булыжники, ну что ты, потерпи. Когда я оказывался перед лестницей и голос настойчиво приказывал взойти на нее, я думал, что поскользнусь и скачусь с нее вниз: сил удержаться у меня не было. Я хватался за перила и вис на них, по несколько минут тратя на то, чтобы передвинуть ногу на следующую ступеньку. Каким-то чудом я взбирался по лестницам, каким-то чудом я продолжал идти. Мне не было стыдно перед одинокими случайными прохожими, я перестал воспринимать окружающую реальность и полностью сосредоточился на передвижении моих опухших ног и на том, чтобы не упасть. Желудок мой ныл от голода, я изнемогал от жажды, но я знал, что я просто должен двигаться вперед, идти во чтобы то ни стало. Мне становилось жарко, я раздевался и повязывал толстовку вокруг бедер. Какой-то голос внутри меня говорил, чтобы я не останавливался. Я, взрослый спортивный мужик, не старый, не толстый, не больной, шел по осеннему Стамбулу уже несколько часов, не останавливаясь. Ноги мои уже гудели, сбитые камнями столетних улочек. Я страшно хотел присесть. Но как только я приседал, голос внутри меня командовал мне встать и срочно идти вперед. Я не смел его ослушаться, слишком многое было на кону. От усталости я стал немного покачиваться при ходьбе и заметно снизил темп. На Стамбул опустились сиреневые сумерки, и принесли с собой прохладу. Как тут живут люди летом, когда осень в Стамбуле выглядит как российское лето, причем удавшееся по жаре. Сначала я дергался и пытался выйти на связь, но мой мозг как будто обволокло ватой: я не мог отправить сигнал и не мог принять его. Странное спокойствие вошло в мою грудь, так, наверное, связанные цепями едут на гильотину, обреченные на смерть. Вся толпа пытается плюнуть им в лицо, а им уже все равно. «Потерявши голову, по волосам не плачут»(с). Обреченность — вот то самое слово, которое вошло в мою душу. Я был обречен брести по улочкам Стамбула вечность, пока не услышу хотя бы какое то слово от наших. Я шел и шел, и с каждым шагом чувствовал, как ноги мои дервенели. Я был почти уверен, что мои ноги после этой ночи перестанут функционировать. И я смирился с этим. Если эта жертва нужна была Богу, то кто я такой, чтобы перечить? Ноги мои отказывались идти вперед, и я понукал их. Несколько раз со мной рядом тормозили стамбульские такси, надо воздать им за отзывчивость: я действительно выглядел как заблудившийся европеец, потерявший адрес отеля и пропавший в этих страшных запутанных улочках- лабиринтах. Но голос внутри меня жестко говорил мне продолжать идти и ни в коем случае соглашаться на такси. В моей голове стали рождаться мысли о жестокости ангелов, я никак не мог взять в толк, почему мой ангел не понимает, что я уже чувствую дикую по уровню боли пульсацию крови в моих ногах, что еще несколько метров, и я упаду, почему он не слышит моих стонов и не видит моих мучений?! Адская боль преследовала меня: боль из-за моих страшно распухших ног и боль оттого что наши забыли про меня. Почему мой Бог не слышит меня, почему никто из наших не спешит мне на помощь?! Я пытался читать про себя Иисусову молитву, но мой мозг был как будто под толстым слоем ваты, и молитва не захватывала мое сердце, и, как я чувствовал, не отправлялась Богу. В моей душе возрастал ропот. С каждым шагом идти было все больнее и больнее. Наконец боль достигла свого апогея, и я издал сквозь стиснутые зубы рык. Это не было похоже на стон. Это было какое то странное упертое рычание, в стиле: «Врешь- не возьмешь». Я не думал, что когда-нибудь смогу издать такие звуки. Мужчины не жалуются на боль и усталость, мужчины в один прекрасный день падают замертво. Как только я чувствовал, что упаду в обморок, я слышал внутри меня голос: «Сдаешься?! Сдаешься?!». А я не мог сдаться. Я слишком много нагрешил, чтобы сказать Богу, что я сдаюсь и не буду выполнять его задание. Какой мужик будет уважать себя после того, как он сдался?! Я не хотел быть посмешищем в своих собственных глазах. Я не хотел провалить задачу от Бога. Я хотел выполнить все, что от меня требовалось. Я вышел на улицу, которая огибала город по берегу Босфора, я шел как 90летний старик, медленно, со стонами. Ветер с Босфора чуть-чуть освежил меня. Я посмотрел на часы — времени было уже полночь, а это означало, что я иду уже около 10 часов без перерыва. Возможно, другие уже бы откинули коньки от усталости и боли на этом пути, но я верил в Бога и я верил, что ему нужно мое мучение, потому что я должен был появиться в месте битвы в нужный момент и мое тело, как сосуд для переноса энергии, было необходимо нашим. Я шел и шел, не останавливаясь. Мимо меня проезжали, бибикая, такси. Видимо, хотели спасти мое тело. Я же очень хотел спасти мою душу. Я знал, что бродить по ночам по окружной дороге было небезопасно. Но что делать, что — то гнало меня сюда и я шел. Шел, как барашек на заклание. Я натер себе мозоль в правом кроссовке так, что в какой-то момент понял, что там хлюпает не пот, а кровь. Шагать этой ногой было совсем больно, но не больнее, чем до этого, потому что я вышел за пределы боли. Никогда, никогда, никогда, ни во время стояния в долгих очередях, ни когда стоишь в метро после долгого рабочего дня на ногах, ни когда я в студенчестве подрабатывал в фастфуде, где я стоял за 12ти часовую смену (фашистами- узурпаторами, нашим начальством было запрещено присаживаться), ни во время каких-то длинных марафонов и пробежек, мои ноги не болели так. Каждый острый камень мостовой отпечатывался болью во всем моем теле, через тонкую подошву моих кроссовок я чувствовал каждую выбоину, каждый камень на моем пути. Это было не то, что больно. Это было невыносимо. В какой то момент, я, обезумев, снял ремень из моих джинс, и вытянув перед собой, издал еще раз протяжный рык. Это не было рыдание, это не был крик, это был рев отчаяния. Рев погибающего льва. Я кричал сквозь зубы, потому что я понимал, что если разожму их — я просто упаду. Я понимал, что, скорее всего, не переживу эту ночь, но если это требовалось Богу, я был готов пойти на это. Возможно, это была расплата за все мои предыдущие грехи, и я был достоин всего того ужаса, что происходил со мной этой ночью. Если моему Богу нужны были мои ноги — Ок, я готов был отдать Ему. Какой-то измученный голос прошипел в этот момент в мое правое ухо: «Да не нужны Ему твои ноги, идиот!» Но я не предал значения этому, решив, что мой мозг начал отрубаться и играет со мной в свои последние игры. Это как когда серьезно тонешь, ты видишь мультики, потому что твой мозг говорит тебе: «Пока» и в последние моменты твоей жизни все равно старается облегчить твои страдания. По крайней мере, я убедил себя в том. Я шел и терпел адскую боль, потому что голос запрещал мне присесть даже на секунду. Голос запрещал мне упасть, голос запрещал мне умереть, хотя этого я хотел больше всего. Каждую секунду я вспоминал Серафима Саровского, на которого напали разбойники, и так поколотили его, искалечив позвоночник, что он навсегда остался согнутым и претерпевал сильные боли в спине всю жизнь. Когда их нашли и судили, он отказался выступать в обвинении против них, так кроток и смирен он был. Серафим Саровский был святым и совершенно точно не заслужил свалившейся на него беды. Я же был грешен и совершенно точно заслуживал страданий, обрушившихся на меня сегодня ночью. «Вот и выпала честь пострадать за Бога, вот и славно. Пожалуй, где-нибудь здесь я и умру сегодня ночью», — каждая из этих мыслей крутилась вокруг меня, обвивала мою ватную голову змеей. Не было сил сопротивляться. Я брел по улицам Стамбула, как пьяный, сутулясь и кашляя на каждый шаг. Видимо, я простыл от свежего ветра с Босфора. Хуже всего давались бесконечные лестницы. Каждый раз, когда голос понуждал меня взбираться по ней, мне хотелось рыдать. Я, здоровый молодой мужик, почти рыдал, когда делал первый шаг, чтобы взобраться туда. Я стонал, я вис на перилах, не мог поднять свой вес. Я разговаривал с собой, как с маленьким: «Давай, еще одну ступеньку, за папу, за маму, за всех святых, за Бога». И я делал этот шаг, я делал его. Нигде, в самом страшном своем сне, не мог я представить, что я попаду в такой переплет, что ночью, в тумане, буду бесконечно идти по Стамбульским улочкам. Эта ночь не хотела заканчиваться, продлевая мое мучение. Наверное, российская земля помогла бы мне, но Стамбулу было все равно на кровь, хлюпающую в моем правом кроссовке, на мои стоны, прорывающиеся сквозь мои стиснутые зубы. «Врешь, не возьмешь», — стучало кровью набатом в моей измученной голове. Голос говорил мне ускоряться. Голос требовал, чтобы я бежал. Голос говорил, чтобы я добежал «вооон до того дома, метров триста, мне это будет ничего не стоить, ведь я не хочу в ад». «Я не хочу в ад», — бормотал я про себя, соглашался со всем, что мне нашептывали на левое ухо, и ускорялся. Я бежал как пьяный, как будто ветер раскачивал меня из стороны в сторону, ноги мои заплетались, я почти падал. После каждой такой стометровки воздух вырывался из моей груди со свистом, и я понимал, что точно умру этой ночью. Стоило мне восстановиться хотя бы чуть-чуть, как тот же голос приказывал мне бежать снова. Так происходило несколько раз, временами я переставал чувствовать свои ноги. Когда я ускорялся, к каждой из моих ног было привязано по гире. После бега я закашливался, сгибался и шел еле-еле. Я понимал, что иногда я иду по кругу, потому что здания и дома я уже видел, они были абсолютно идентичны тому, что я видел до этого. Каждое такое узнавание дома, который я уже видел, приносило мне разве что не физическую боль. Я понимал, что заблудился, но я не знал, как прекратить мучение, ведь голос моего ангела властно повелевал идти вперед. Я перестал соображать вообще что-либо, и внутри меня и вокруг был туман. В какой-то момент жутко заболела спина. Как будто позвонки ссыпались мне в трусы: наверное, наш организм не рассчитан на то, что человек будет идти сутки без остановки. Любой, кто ценит своё здоровье, кто дорожит своим телом, знает это. Любой, кто не собирается искупить все зло в этом мире ценой своей жизни, знает это наверняка.