На узкой лестнице (Рассказы и повести)

Мать с каждым приходом Илариона выглядела все хуже и хуже. Под глазами надежно залегли темные водянистые мешки, седые волосы совсем поредели, и трогательно и печально было видеть теперь ее стрижку «под мальчика». А на стене над зеркалом висела увеличенная фотография: ОН и ОНА. Оба молодые и красивые, лица слегка тонированы розовым, фон слегка тонирован голубым. Смотрели ОНИ оттуда на забитую старой мебелью северную комнатку в семнадцать квадратных метров величиною, на старика, клеющего коробки, на старуху, безуспешно воюющую с жизнерадостным мальцом, и чему-то легко и светло улыбались.

Мать часто рассказывала: семья жила в Актюбинске, Илариону было пять лет, а Людмиле — его сестре — три года. Отец тогда заведовал городской больницей и безумно ревновал мать. Ей приходилось по два раза в год менять место работы. И все сводила мать к тому: не стыдно ли отцу — двое детей на руках.

Слушал эту историю Иларион не один десяток раз. Но только последнее время стал смотреть на нее несколько по-иному.

— Значит, поздравляю вас, — торжественно произнес Иларион, демонстративно кряхтя, нагнулся к портфелю и достал бутылку.

— Хотел какой-нибудь сувенир, а потом подумал — на кой он шут? Пусть хоть какая-то польза, хоть на минуту, да праздник.

У матери на глазах выступили слезы.

— Какой уж тут праздник! — сказала она дергающимися губами. — Эти уходят с утра и до вечера, а ребенок на мне. Ни сил, ни здоровья нету. Завязать глаза и бежать куда-нибудь на край света…

— Тише, тише, тише, — вмешался отец, оторвавшись наконец от своих картинок. — Ерунду говоришь, слушать неприятно.

— Ладно, — сказала мать, вытирая глаза, — это я так… нервы… Мальчишка-то хороший, только все жилы повытянул.

Она взглянула на бутылку, которую Иларион продолжал держать в руках.

— Зачем ты тратишься? Сам, наверное, сидишь без копейки.

— Ерунда, — храбро сказал Иларион, — вчера у соседей перехватил.

— Ну, спасибо, друг, — сказал отец.

— Ему твое спасибо, знаешь… Ему бы сейчас десяточку подбросить. Вот бы ему что, а не спасибо.

— Все будет, — сказал отец, но таким тоном, что Иларион тут же сообразил — деньги в настоящий момент в этом доме отсутствуют. И как только это сообразил, сразу почувствовал, как раскрепостилась его душа, появилась свобода и легкость в мыслях. В последнее время, когда возраст Илариона почти вплотную подкатил к тридцати, все чаще стал задумываться он, глядя на фотографию молодых родителей, и все дотошней переводить их возраст на свой собственный. Вспоминал, допустим, себя пяти или восьми лет и прикидывал: а сколько отцу было тогда, чем он занимался, как они жили? Выходило так: отцу тридцати не было, а занимал он уже хороший пост, и семья была большая, и жили не бедно.

Отчего же он — молодой толковый инженер, в общем-то не пьющий — не только не может обеспечить спокойную старость своим родителям, а наоборот, продолжает тянуть с них, не по крупному, правда, счету, но тянуть. А казалось бы, — самое время заботиться о них, скрашивать их старость. Да что тут говорить…

В соседней комнате снова грохнуло, следом раздался плач Сергуньки.

— Опять началось, — сказала мать, вздохнув, и пошла наводить порядок.

— Ничего, ничего, — сказал отец добродушно, — всякое бывает, и ты падал, и ты разбивал что-то.

Иларион сидел притихший, поглаживал висок.

— Скажи-ка, отец, а сколько мне было, когда вы мне подарили зеркальные шашки, помнишь: клетка — зеркальная, клетка — матовая?

— Не помню.

— Тогда мы жили в каком-то большом дворе. Склады помню… Еще — пожар, черный дым валил.

— Актюбинск, — сказал отец, — тебе тогда три года было.

— И у нас дед гостил?

— Мой отец. Тогда он ездил в Москву за орденом, а на обратном пути к нам заехал.

— А за что он получил орден?

— Заслуженный учитель республики.

— А прадед?

— Донской казак.

— Надо же, — удивился Иларион. — А мне сколько раз говорили, что я похож на Григория Мелехова. Смотри-ка, через сколько проявились гены.

Столь длительный семейный разговор был, видимо, отцу не под силу. Он молча прошелся по комнате, зорко поглядывая на каждый предмет, нагнулся и вытащил из-под стола небольшую коробочку. Коробочка имела черный цвет, по черному были разбросаны там и сям белые ромашки, вырезанные отдельно и наклеенные.

— Вчера сделал, — с гордостью сказал отец, постучав ногтем по крышке. — Бесцветным нитролаком покрыл. Пять слоев. Смотри как здорово получилось!

— Ничего, — вежливо сказал Иларион. — Приятная вещица.

— Бери на память.

— Да ладно, отец, у меня их дома уже десятка два.

— И эту возьми. Смотри, можно и сигареты хранить, и карандаши, и скрепки, вообще любую мелочь.

Илариону стало нестерпимо жаль отца. Он взял коробок, повертел его в руках и, положив на стол, подошел к окну.

Отсюда хорошо просматривались девятиэтажки нового микрорайона. Маленькие люди гуляли в маленьком сквере, катили перед собой маленькие детские коляски, а перед одним домом стояли две красные пожарные машины, хотя не было там ни дыма, ни огня.