На вечерней заре

— Баян нужно! Выручайте, Юрий Сергеевич, — обратилась учительница к отцу Леночки. И тот услышал ее призыв. Он сделал хитрое, таинственное лицо и пробежался по клавишам. По классу будто порхнул ветерок, но родители сидели все равно тихо, невесело, как будто им хотелось уйти. Юлия Ивановна заметила это и опять прикусила губу — целый месяц они готовили утренник, и вот теперь что-то разлаживается, и ничего не понять. Но зазвучал баян, и дело пошло. Голоса у всех были громкие, и баян тоже громкий, с иголочки, и все это сливалось в один праздничный шум, и Юлии Ивановне самой захотелось запеть. И она не удержалась — присоединилась к ребятам. Это сразу увидел баянист Юрий Сергеевич и стал ей подмигивать и строить гримаски. Он точно знал, что походит сильно на Мишу Дерябина: те же глаза, те же волосы, такой же крутой лоб, как у барашка. «Ну и пусть походит, бывает, но это, знаете, не предлог…» — вдруг рассердилась учительница и сразу петь перестала. А баянист заиграл еще громче и еще сильней засмотрел… «За кого ж он меня принимает. Если первый год работаю, то это же не повод…» — И она совсем на него рассердилась и подошла поближе к окну. Метель подпевала баяну, и снег летел прямо в стекла, и казалось, что на улице уже глубокая ночь и все люди в городе уже давно отдыхают, и только здесь почему-то баян и какие-то песни. И опять баянист точно слышал. Он взял такой немыслимый аккорд, так приподнял и подбросил ноту, что учительница вздрогнула и снова стиснула пальцы: «А ведь это он, наглец, потешается. Это он мое терпенье пытает… А может, даже заигрывает. А у самого уже дочь такая. Нет, нет, эта Леночка точно не от него…» — И опять Юлия Ивановна обиженно сжала лоб и поежилась. Ее что-то томило и мучило, и в этом был виноват, не баянист, а что-то другое, другое. Наконец, она догадалась — это мешало ей, мучило новое платье, темно-вишневое, длинное, которое она сшила только вчера и не успела к нему привыкнуть. Оно казалось ей тесным и узеньким. Она еле в нем шагала и еле ворочалась, и когда делала шаг, то в платье что-то легонько потрескивало — то ли материал, то ли швы. Наверное, баянист ей потому и подмигивал… Но в этот миг ребята начали стихотворный монтаж. И опять руководила всем Леночка. Она сегодня уже измучила свой голосок. А щеки у ней стали, как красные яблочки, и хотелось ее поцеловать в это морозное, нежное, — и у Юлии Ивановны стало так хорошо на душе, что она забыла даже про баяниста. «Нет, Леночка лучше своего отца! Лучше, лучше, она — просто прелесть, она — золотая у нас, серебряная, на нее я и буду полагаться всегда…» — умиленно шептала учительница, но этот шепот был внутри, в глубине. А на лице у ней просто сияла улыбка, и она так шла к ней, так ее выделяла. Но Юлия Ивановна, конечно, не видела сейчас ни лица своего, ни улыбки. А если бы видела, то совсем бы стала счастливой, потерянной. Красивые-то, говорят, всегда и счастливые…

А монтаж летел своим чередом. Ребята декламировали бойко и весело, как будто нарочно показывали, что они уже такие взрослые, что они уже никого не стесняются, что их не надо уже никогда опекать. А может, просто их раззадорила Леночка, и они теперь старались не отстать от нее, потому что признали в ней командира. «Господи, какая она умница. Давно пора ее выбрать в учком…» — опять пронеслось в голове учительницы — и вдруг она побледнела. Она нечаянно посмотрела на задний ряд и заметила, что Демёхин достал какую-то фотографию. Он смотрел на нее и не слушал. Не слушали ребят и другие родители. И вид у них был усталый, скучающий, кое-кто поглядывал на часы. «Но почему? — возмутилась учительница. — Почему дремлют, как мухи? Почему такая апатия? Всем только Аллу Пугачеву давай, а где ее взять в нашем четвертом «А»?!» Потом Юлия Ивановна посмотрела на Леночку и стала чуть-чуть успокаиваться, да и Демёхин уже спрятал свою фотографию и сидел прямо, как школьник. «Да что это я? — усмехнулась учительница. — Все нормально у меня, и не нагоняй себе паники. Да и не новичок уже я — всего подряд повидала… Уж скоро год пройдет, как работаю, как-никак — это стаж. А если добавить и практику, то сколько ж будет всего?..» Но сложить эти дни она не успела — монтаж уже подошел к концу. Теперь надо делать самое главное, и у Юлии Ивановны загорелись щеки, совсем как у Леночки, и дрогнувшим голосом она объявила:

— Ребята, вы уже знаете, что сегодня у нас в гостях участник прошлой войны Демёхин Петр…

— Алексеевич! — опять подсказали с задних рядов, и Юлия Ивановна покраснела еще сильней. Но теперь уже от досады.

— А я сама знаю, что говорить. Я, может, сейчас от волнения… — вдруг стала объяснять всем учительница, но смутилась опять и стала совсем похожа на школьницу. Глаза ее смотрели упрямо на задний ряд, но, кроме упрямства, в них были боль и смятение, как будто она сотворила что-то ужасное и ее сейчас не простят.

— Да ладно вы! Успокойтесь… — неожиданно поддержал ее баянист, и это отрезвило учительницу, и она вспомнила, наконец, про Демёхина: