На вечерней заре

Вот одно облако совсем выделяется. Оно похоже теперь на гуся, на дядю Гену Кармазова, и вот уж вместо гуся смотрит сверху теленок, а лоб у него крупный, веселенький… А рядом облако превращается в лошадь. Она машет хвостом, играет. И вот уж вместо лошади стоит над головой кот Сережа. Люся громко вскрикивает, бьет в ладоши — ну конечно же, это Сережа! Этот кот живет у них третий месяц, и вся семья его любит и считает почти что за человека. Когда Люся садится за стол, кот тоже садится с ней рядом и смотрит в тарелку. Люся сразу подвигает ему ложку и вилку. Сережа берет их лапами и через секунду роняет. А матери это не нравится, и она ворчит про себя, и на дочь свою даже не смотрит: «Надо ж все-таки следить за котом… Надо ж себя проверять…» Потом мать замолкает надолго, и это молчание всего тяжелее. Но Люся не знает, что такое — себя проверять. Вот сегодня ей сон приснился, будто б к Черному морю приехала и сразу пошла купаться. А идти к морю далеко-далеко, и места кругом пустые, чужие. И шла она долго, все ноги стерла. Наконец, вода показалась — Черное море. И везде на берегу кричат ребятишки и гуси гогочут, а на плотике тетка Марина что-то стирает. Но где она?! — вдруг пугается Люся. Это же не море совсем, это же их река! И гуси тоже знакомые, и берег тоже знакомый. Как же это, где она?! — плачет Люся, прямо рыдает. Ехала-ехала, а снова в свою деревню вернулась. И еще сильней плачет, просит защиты. И, может, кто-нибудь бы пришел на помощь, но в ту же минуту проснулась… Вот и проверяй тут себя! Ехала-то к морю, а вернулась домой.

А на небе облака плывут — одно за другим. Люся хочет сосчитать их, запомнить, но в это время Варька стала поскуливать. Мимо них прошла с бельем тетка Марина, и Варька сразу кинулась к ней, хвостом завиляла, а Люся осталась совсем одна. Вдруг сделалось тихо, только жужжит где-то пчелка. Потом и пчелка улетела, и стало совсем тихо. Так тихо, хоть плачь. Ведь одиночества Люся не любит — у ней сразу портится настроение. Ей нужно все время с кем-то говорить или спорить, а теперь все ее бросили: Варька убежала, пчелка улетела. А облака хоть и живые, но они высоко — не дозовешься. Ей стало грустно, даже голова заболела. Может быть, она от жары, а может, еще и от расстройства: через день Люсе по-настоящему надо в дорогу. У родителей на руках путевка в Анапу, и они берут с собой дочь. Наверное, потому и снилось ей море ночью, наверное, потому…

Наконец прибежали подружки, Света и Галя. Они сестры. Света постарше, а Галя помладше. Старшая сестра высокая, молчаливая, а младшая совсем маленькая, пухленькая, и все зубы всегда наголе. У Гали прозвище есть — Винни Пух. Она любит очень нырять возле плотиков, но глубокой воды еще опасается, не доверяет себе. Иногда старшая берет младшую за руку и заводит в воду подальше, но в это время лучше Галю не видеть. Она кричит и повизгивает, а потом начинает кусаться, и старшая не выдерживает — с громким криком бежит из воды. А Галя смеется, и зубы у ней, как молоко…

Вот и сейчас она смеется и вдруг говорит Люсе:

— Давай раздевайся! Ныряй!

— Ох ты-ы! — грозит ей Люся ладонью, глаза у самой лукавые: не зови, мол, меня, ведь ты же кусаешься.

— Аха-а, испуга-а-алася! — ликует Галя, и все зубы опять наголе.

— Да ну тебя! — почему-то сердится Люся, а затем отступает назад, разбегается и вот уж падает в воду, как в глубокий сугроб. Летят брызги, кричат сестры, зовут ее, даже Мартик вздымает испуганно голову, но Люся уже ничего не слышит, не замечает. Она плывет весело, с удовольствием, с какой-то неудержимой счастливой решимостью; и вот почти на середине реки она — и там поворачивается на спину и застывает. Какая радость, какое чудо! Вода тихонько постукивает в затылок, а сверху — небо, а там — облака. Они смотрят прямо на Люсю, и она тоже смотрит на них, а глаза не мигают. А облака плывут медленно, не спеша, и Люсю тоже медленно относит течение, и вода все так же тихо постукивает в затылок, и потому так хорошо во всем теле — и Люсе хочется теперь плыть весь день, а потом всю ночь, а потом еще и еще, и чтоб все время сверху смотрели эти облака, облака…

— Доча-а, где ты?! — кто-то кричит на горе. — Ну где же ты?!

И только теперь Люся узнала мать. Но голос ее еще далеко, он еще на самой горе.

— Люся!.. Это же… Это же как понять? Я зову, зову, ведь обедать пора… — теперь голос матери все ближе, ближе, и вот уж возле самых плотиков ее обиженный голосок:

— Лю-юся, ты меня доведешь! Что за дочь у меня, хоть бы в чем-то послушалась!..

После этих слов Люся плывет, наконец, назад. И плывет опять резво, весело, как мальчишка. А сзади тянется за ней длинный белый бурун. Вот и берег рядом, вот и плотики — прямо рукой подать, но выходить из воды ей не хочется, и Люся поворачивает от плотиков, потом снова обратно — и мать теперь просто в отчаяньи. Она смотрит кругом, точно ищет себе защитника, но рядом с ней — только Мартик, что возьмешь с него. И мать опять стыдит дочь, умоляет:

— Как тебе, милая, не стыдно! Позоришь прямо, управы нет… Ну плыви же — я что-то дам…