На веки вечные

— Lo siento,[31] — пробормотала она.

— Que está bien.[32] Дед говорил по-испански почти без акцента, что немного удивило меня. Но потом я вспомнил, что Мигель работал на деда задолго до моего рождения, и дед на время горячих сезонов обычно нанимал родственников или друзей Мигеля.

— Vete a casa, niña.[33]

— Si, señor, —она взглянула на меня и слегка улыбнулась. — Спасибо, что прокатился со мной, Кейд. Может, потом мы сможем прокатиться снова?

— Я не против, — сказал я.

— Я тоже. Adíos, — она обошла лошадь кругом и ушла.

Дед, задумчиво глядя, оперся об ограждение стойла. Капли дождя стекали с края его ковбойской стетсоновской шляпы.

— Итак, ты встретил Луизу, а?

Я не был уверен, куда клонит дед, поэтому решил, что лучше всего занять нейтральную позицию.

— Милая девушка.

— Да.

— И симпатичная.

— Да, красивая.

Я сошел с Генри и почесал ему между глаз.

Дед как будто искал правильные слова.

— Не мое дело говорить, почему она переехала сюда, но... слушай, она — племянница Мигеля, и он чувствует за нее ответственность. Так что... будь осторожен, ладно?

— Она сказала, что переехала сюда, чтобы учиться.

Дед пожал плечами — этот уклончивый жест был для него не характерен.

— Причина не только в этом, но, как я и сказал, это не моя история.

— Она попала в неприятности?

— Скоро ужин, — дед оставил вопрос без ответа, — так что лучше привяжи Генри и переоденься в сухое.

Когда настала полночь, я все еще бодрствовал. Я просто выдохся, но не мог заснуть. Я работал с пяти утра, и завтра мне снова нужно было встать в пять утра, и все же сон не приходил ко мне. Я долго размышлял, на что намекал дед, когда говорил о Луизе. Звучало так, как будто он имел в виду, что ее послали сюда не только из-за школы. Может, это относилось к тому, как... прямо... она целовала меня и хотела большего.

Я, наконец, заснул, почти провалился в бессознательную черноту сна. Мне снились руки на моей груди, тело, прижатое ко мне. Я знал эту грудь в моих руках, нежную, как шелк, даже хотя никогда раньше не испытывал такого. Я знал вкус этих губ на моих губах и знал, что она принадлежит мне, а я — ей, и это было правильно. Совершенство и истина, все, что мы когда-либо хотели, все, в чем нуждались, воплощенная полнота желаний, и ничего больше не существовало, ничего не имело значения. Ничего, кроме нее.

Темноту осветил лунный свет или свет свечи в спальне.

Я увидел не темную латиноамериканскую, а фарфоровую кожу, не карие, а нефритово-зеленые глаза. Ее тело я тоже увидел: изящные изгибы, тяжелую грудь, не маленькое тело Луизы. Она была обнажена, как и я, наши тела соприкасались. Ее губы прикоснулись к моим, и в этом поцелуе во сне я познал рай, блаженство, какого никогда раньше не ощущал. В этом сне не о чем было забывать, не от чего отворачиваться, потому что она была всем.

Это не было похоже на сон. Скорее на то, что я пережил, на любовь, которую узнал. На воспоминание.

Когда сон окончился, я почувствовал, как будто потерял частичку своей души. Как будто это воспоминание было всем, что осталось от любви, которая у меня была и которую я потерял. 

Глава 19

Передышка

Эвер

Кейден,

Я не знаю, к кому еще обратиться. У меня все так запутано, как никогда. Речь о Уилле. Я знаю, это выходит за рамки того, о чем мы обычно говорим и, может, это немного странно. Не знаю. Просто в моей голове и в моем сердце все так запутано. Он... потрясающий. Талантливый джазовый музыкант, что само по себе круто. Не рок-звезда, хотя похож на них и так же притягивает людей, но Уилл просто хочет быть в джаз-банде, как Майлз Дэвис или Джон Колтрейн. Он рассказывал мне о джазе — я никогда не думала, что полюблю его, но мне нравится. Это другая, классная музыка.