На веки вечные (ЛП)

— А-а. Я просто рисовал. Уток. Ну, это очевидно. — Я почувствовал, что краснею, пока бормочу это, отводя взгляд от белой и зеленой полоски и намека на белую кожу, пока она поправляла лямку. — На самом деле мне утки не нравятся. Я просто думал, что они вроде как круто выглядят, когда садятся на воду, и хочешь, я понесу твой мольберт?

Я почувствовал себя тупицей, потому что так быстро менял темы и говорил невпопад.

Эвер снова пожала плечами, и чертова лямка снова соскользнула. Хотел бы я, чтобы она не пожимала плечами так часто, потому что она не давала мне никакой возможности не смотреть на нее. Дело было не только в лямке, дело было в груди, в том, как она поднималась и опускалась. Я почувствовал, что у меня горят щеки, и подумал, не заметны ли мои мысли, как будто у меня была отметина на лбу, которая объявляла, что я смотрю на ее сиськи.

— Конечно, — сказала Эвер, и мне пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить, о чем мы говорили. — Он довольно тяжелый.

— Ах да. Мольберт. Точно. — Я наклонился и подобрал альбом и эскизы, потом поудобнее взял мольберт подмышку.

— Куда идем?

Теперь я уже понимал схему, и мне удалось отвернуться до того, как она пожала плечами.

— Не знаю. Я думала, куда-нибудь туда, — она указала на не далекий участок берега Грин Лейк.

Мы брели по лесу вдоль берега, болтали о занятиях, делились замечаниями и жалобами. Иногда Эвер шла впереди меня, и то, как ее шорты обтягивали ее нижнюю часть, так отвлекало меня, что несколько раз я едва не выронил мольберт.

Для меня это была новая территория. Девочки были просто девочками. Не было ни одной, которая бы так сильно привлекла мое внимание, и я не знал, как с этим справиться. Конечно, в школе были крутые девчонки, и да, я смотрел на них, я же парень. Но тут было по-другому. Я видел, что мы можем подружиться с Эвер, а друга, на которого ты не можешь перестать пялиться, как выживший из ума идиот, иметь непросто. Я чувствовал, что она способна сделать из меня безмозглого пещерного человека.

— Ух-ух. Я — Кейден. Ты — женщина.

Я припустился вперед, чтобы догнать ее, что едва ли облегчало задачу. Проблема заключалась в том, что, куда бы я ни посмотрел, там было что-то, на что мне не следовало пялиться.

Наконец, она остановилась на небольшом холме, который окружали деревья и с которого открывался потрясающий вид на озеро.

— Здесь хорошо, — сказала она, — я могу это нарисовать.

Я поставил мольберт и разложил его, потом отошел и стал смотреть, как она натягивает холст, открывает коробку с красками и выбирает карандаш.

— Тебе не стоит подсматривать через плечо. Это странно и жутковато, и я не смогу думать, — она жестом показала в сторону. — Найди себе место, и мы оценим работу друг друга, когда закончим.

— Так что мы будем рисовать один и тот же пейзаж? — спросил я.

Она кивнула.

— Я буду рисовать красками, а ты – карандашом.

Я нашел местечко слева от Эвер, где озеро виднелось между двух больших сосен. Положил планшет на колени и начал рисовать, и очень скоро растворился в процессе. Я не совсем забыл про Эвер, потому что она была привлекательной, даже когда рисовала. По правде говоря, особенно прекрасной. Она вся перемазалась. Она рисовала пальцами так же часто, как и кистями, и, когда поправляла упавшие пряди волос, оставляла краску на лбу, щеках, носу. Даже когда я пытался сконцентрироваться на эскизе в альбоме, она одной рукой почесала запястье, размазав по нему оранжевое пятно, а потом этим же запястьем коснулась подбородка.

Я, наверное, слишком громко рассмеялся, потому что она взглянула на меня.

— Что? — спросила она.

— Просто... у тебя краска по всему лицу.

— Правда? — она вытерла щеку одной рукой и, конечно, размазала краску еще больше.

Я отложил планшет с карандашами и подошел к ней.

— Да, она... повсюду.

Я поколебался, потом осторожно провел большим пальцем по ее лбу и показал ей краску на пальце.

Она нахмурилась и потом подняла подол майки, чтобы вытереть лицо. Увидев ее живот и краешек белого бюстгальтера, я отвернулся.

— Так лучше? — спросила она.

Я повернулся к ней. Вся ее майка была в краске, но лицо стало чистым.

— Да, ты стерла ее с лица. Только... — я взял локон ее волос большим и указательным пальцем, и он оказался зеленым. — У тебя краска и в волосах.

— Наверное, я неаккуратный художник. Мне нравится рисовать руками. Дома я даже не использую кисти. Но тут учителя хотят, чтобы я попробовала расширить свой «художественный словарь» или еще какую-то ерунду. – Она поставила вокруг этой фразы кавычки, передразнивая их. — Мама была такой же.

Когда она упомянула мать, что-то в ее глазах и голосе, а также то, что она использовала прошедшее время, заставило меня насторожиться. — Она тоже неаккуратный художник? — я не хотел спрашивать или предполагать что-либо.

— Была, — Эвер отвернулась от меня и сосредоточилась на холсте, окунула кисть в зеленое пятно на палитре, сгущая зеленый цвет иголок.

— Почему была?

— Потому что она умерла. — Она сказала это спокойно, сухо. — Автокатастрофа. Не больше полутора лет назад.

— Прости, — сказал я. — В смысле... да. Я сожалею.