На веки вечные (ЛП)

— Что это, Кейд? Почему мы здесь? — она обвела рукой квартиру. — Тут просто потрясающе, но... мы никак не можем позволить себе этого. Когда меня приняли в Кренбрук, папа дал мне немного денег, но этого не хватит даже для первоначального взноса.

Я наклонил голову, не хотел ничего объяснять. Лиза оставила нас, и я глубоко вздохнул.

— Когда папа умер, он оставил... страховку. Я жил с дедом, работал на него, и он платил мне за работу. Учитывая это и страховку, я смог заплатить за обучение. У меня достаточно денег, чтобы заплатить и за квартиру, но сначала я хотел убедиться, что тебе здесь нравится.

Я увидел, как она изумилась.

— Это очень дорого, Кейд. Мне здесь нравится, но это... не слишком?

Я пожал плечами.

— Политика мамы с папой заключалась в том, что...ну, не то, что я теперь до конца дней могу наслаждаться праздным безделием, ничего подобного. Но на жизнь хватит. Я могу купить эту квартиру и закончить обучение. Ели мы будем учиться и работать, у нас все будет хорошо. Особенно, если я куплю ее прямо сейчас.

Эвер отвернулась от меня и стала смотреть на движение на Мэйн Стрит за окном.

— А ты уверен? То есть, разве это не все... что от них осталось?

Я встал позади нее, обнял одной рукой, уткнувшись в ее волосы.

— Это просто деньги, Эв. Это не они. Не память о них. Ты хочешь жить здесь со мной? — прошептал я ей на ухо, и она повернула голову, прижавшись ко мне. — Во второй спальне может быть твоя студия. Если хочешь, можешь там рисовать в твоей сексуальной рубашке. Я потом могу прийти и снять эту рубашку, и мы можем заняться любовью прямо на полу.

Она захихикала.

— Мы можем поставить там кровать и заниматься любовью на ней, а потом я могу рисовать, без одежды, а ты можешь смотреть, — сказала она.

— Этот план мне нравится.

Я убрал ее темные локоны и прошептал ей на ухо:

— Так это значит да?

Она кивнула.

— Да, детка. Да.

У Лизы были готовы документы и ключи. После того как с формальностями было покончено, она снова нас поздравила и ушла.

Следующие несколько дней мы провели, выбирая мебель, расставляя в доме наши вещи, ее и мои, а теперь... наши. И все это время я наслаждался тем фактом, что такая красивая, чувственная, талантливая, невероятная женщина теперь была моей женой — моей навсегда. Изо дня в день мы следовали распорядку. Мы рано просыпались, вместе завтракали, расходились на занятия, возвращались и вместе обедали, вместе занимались и рисовали и вместе смотрели телевизор.

Однажды в субботу, где-то через месяц после того, как переехали, я искал работу, что-то поближе к дому, чтобы восполнить страховку, которая, как я понимал, не будет длиться вечно. Меня не было весь день — я заполнял анкеты и оставлял резюме. К четырем часам я уже жутко устал, и мне надоело улыбаться незнакомым людям. Я приехал домой, зашел, снял ботинки и позвал Эвер. Она не ответила, но я услышал, как в ее студии играет музыка.

Я зашел туда, закрыл за собой дверь и стал смотреть, как она рисует. На ней не было ничего, кроме белой рубашки, и ее великолепная задница покачивалась, пока она рисовала, а подол рубашки доставал до середины бедер. Она на секунду перестала танцевать, чтобы осмотреть работу, потом окунула кисть в розовую краску и, кивнув, провела по холсту. Играла «Flapper Girl» Lumineers,[46] и она двигалась в такт песне, а движения ее кисти совпадали с ритмом.

Не знаю, как долго я стоял, прислонившись к двери и смотрел, как она рисует, мне было все равно. Время не имело значения. Все, что имело значение — Эвер.

В промежутке между песнями, Эвер услышала, как я шаркнул ногой, и, повернувшись, улыбнулась, при этом она взмахнув кистью и нечаянно размазав краску на лбу. Я рассмеялся, подошел к ней, под моими ногами шуршал брезент, который она положила.

Эвер смотрела, как я подхожу к ней с широко открытыми глазами, затаив дыхание. Я взял у нее кисть и палитру, положил их на брезент. Она потянулась ко мне, заметила краску на своих пальцах и убрала руку. Я ухмыльнулся, взял ее за руку и вытер краску о мою щеку. Эв рассмеялась и убрала руку, вытерев пальцы о рубашку. Я снова взял ее за руку и стал целовать ее в шею, чуть выше ключицы. Она резко выдохнула, положив ладонь мне на затылок.

Я расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки, потом еще одну, и все время останавливался, чтобы целовать ее. Еще одна пуговица, и еще одна, и теперь нас ничего не разделяло, рубашка свободно висела на ее плечах. Я огляделся, убедившись, что жалюзи опущены: она была моя, и не хотелось делиться ее обнаженным телом с кем-то еще. Особенно, если учитывать то, что я хотел с ней сделать.

Я сделал шаг вперед к ней, и она отошла. Я сделал еще шаг, и она повторила его. Наконец, она прижалась спиной к зеркалу, которое я повесил для нее на стене, за ее мольбертом, для ее проекта — серии автопортретов.

— Повернись, — сказал я ей.