На Великой войне

– Как это что? Еще каких-то две недели назад был приказ снаряды беречь и расходовать аккуратно, а ныне…

– Просто в тылу появился крепкий и своевременный сапог, способный дать хорошего пинка всем тем, кто стремится к поражению России в этой войне…

Герасимов расхохотался, все же продолжая сетовать на очередной марш-бросок, совершаемый всей армией. Нас действительно гонят усиленными переходами по сорок-пятьдесят верст по все тем же местам, где месяц с лишним тому назад наступали наши части, силясь пробиться в Венгрию, а затем отступали, чтобы теперь вновь наступать.

Копыта, колеса, ноги – все равномерно движется по дроге, усиленной и защищенной от весенней грязи стволами деревьев. Пушки в них не вязнут, но от постоянных толчков страдают лошади, да и у самих всадников ноги затекают. Шустрый все чаще и чаще устраивает мне «стоячую забастовку», несмотря на серьезные и вполне обоснованные угрозы отправить его в колбасный цех. Но с другой стороны, чем конь виноват, когда дорога такая? Под эту тему даже невзначай я подкинул нашим бойцам привет из будущего – на сей раз гардемаринский. И потому теперь, что в походе, что на привале, можно было услышать, как задумчиво-протяжно льются строки песни:

Нет ухаба, значит, будет яма,
Рытвина правей, левей кювет.
Ох, дорога, ты скажи нам прямо,
По тебе ли ездят на тот свет?[114]

А вот кому эта песня особенно в душу запала, так это старшему фейерверкеру Петьке Корсакову. Прибился этот типчик к нашему отряду аккурат сразу же после конца отступления и прилип, как банный лист, не оторвать. Уж не знаю, почему его Унгерн от военно-полевого суда отстоял и в сотню определил добровольцем, но теперь благодаря этой мере вместо одного Федьки Суетина в отряде образовался разбойный тандем. Как братья-близнецы, ей-богу. Особенно по части ненормативной лексики: «Меня нянька в детстве ушибла, потому не могу без мата двух слов связать», – сам про себя сказал Корсаков при знакомстве с отрядом и немедленно поведал то ли байку, то ли быль из своего прошлого. Скажу вам, что если бы фейерверкера в тот момент показывали по Центральному телевидению, то стандартное, цензурное «пи!» звучало бы практически непрерывно:

«– Вышел (пи!) я однажды на батарею (пи!). Смотрю (пи!): австрияки (пи!) совсем (пи!) близко. Увидели (пи!) меня и давай (пи!) палить. А я (пи!) стою на виду и сухарь грызу. И вдруг (пи!) пуля – бац! Полсухаря отшибла (пи!). Я (пи!) другую половину грызу. Опять – бац, бац (пи!)! Выбили (пи!) сухарь изо рта! Разозлился я (пи!) – страсть и давай на (пи!) матить и палить…»

Внешне Корсаков чем-то напоминает Яшку Бойко из «Свадьбы в Малиновке». Тоже недавно каким-то одному ему немыслимым образом привел из очередного «ночного рейда» высоченную, словно каланча, венгерскую бабу по имени Тимея. Та ни бельмеса по-русски, но от своего «рыцаря» не отстает, даже несмотря на ругань Унгерна. Интересно, как Корсаков ее уговорил с собой пойти? Не иначе приобнял и сказал с умилением на ушко: «Вы и только вы напоминаете мне мою любимую, мою чернявую, мою безотказную… гаубицу!»[115]

А казакам смешно. Тем более теперь, когда все они думают о скором конце войны, возвращении в родные станицы. Думаю о будущем и я.

Невообразимо все перевернулось, стоило только с легкой подачи «форточников» пустить на поле брани частицу научно-технического прогресса. И частица эта переменила слишком многое.

* * *

Сказать, что внезапное появление «Горынычей» (а именно такое оригинальное название само собой закрепилось в солдатской среде за «катюшами» местного производства) стало для австро-германцев шоком, значит не сказать ничего. Вражеская пехота была буквально смята и морально, и физически. Герасимов, которому тоже посчастливилось увидеть работу «Горыныча», рассказывал про одного смертельно раненного германского офицера. Тот, истекая кровью, прохрипел: «Мне недолго уже осталось, и я никому уже не смогу передать ваших секретов. Но скажите мне перед смертью, что это страшное навалилось на нас сверху, как гнев божий?..»