На вершине мира

Двести метров, отделяющие станцию от самолетов, мы шли полчаса. Наконец, все добрались до аэродрома, закрепили трос, обвязав его вокруг бочек с бензином, и обеспечили себе обратную дорогу. Осмотр машин успокоил командиров: ветер дул прямо в лоб, и самолеты стояли, как вкопанные. Тем не менее их надо было крепить, ибо ветру не закажешь дуть все время в одном направлении. В любую минуту он мог ударить под крыло и поломать самолет. Под командой Мазурука мы топорами вырубили во льду пролива глубокие ямы, заложили в них бревна, к бревнам привязали трос, идущий от самолетов, ямы засыпали. Каждая машина была растянута на нескольких таких ледовых якорях. Меж тем, ветер усиливался. Отдельные порывы достигали двенадцатибалльной силы. Это значило, что скорость ветра доходила почти до 150 километров в час. Многовато! При таком ветре двадцатиградусный мороз был обжигающим. Стоило повернуть лицо к ветру, и оно немедленно коченело. То один, то другой из участников экспедиции замечал на лице соседа белые пятна, и тогда услужливые руки друзей начинали с таким рвением приводить кожу пострадавшего товарища в благополучное состояние, что она едва не сползала кусками. [63]

Пурга мела три дня. Самолеты держались отлично. Лишь на алексеевской машине, которая стояла в глубине пролива, порывом ветра сломало руль поворота. Старший механик Сугробов несколько раз пытался снять пострадавший руль для ремонта, но это оказалось делом абсолютно невыполнимым. Свирепый ветер не позволял даже начать работы по съемке. Несколько часов Константин Николаевич провел на леденящем ветру, с горестью осматривая разрушения, затем пришел к командиру самолета и мрачно подытожил:

— Анатолий Дмитриевич, ломайте этот руль до конца. Я лучше новый сделаю: это будет проще, чем ремонтировать старый.

Однако, воспользовавшись первым временным затишьем, Сугробов, Шмандин, Гинкин и Гутовский сняли плоскость руля со стойки и бережно отнесли ее в мастерскую станции. Там закипела горячая работа. Без сна, без отдыха механики чинили, чинили… (Через трое суток руль был готов.)

В два часа ночи 16 апреля ко мне в комнату пришел Шевелев.

— Вставай на вахту! — сказал он. — Если ветер усилится, разбуди меня, если стихнет — тоже разбуди. Если останется без изменения, тогда буду спать.

Но спать Шевелев не лег. Он вышел из дома с трудом, согнувшись, прошел несколько шагов и поспешно вернулся обратно, с головы до ног облепленный снегом.

— Ну и метет, — с уважением сказал Марк Иванович. — Это все потоки с гор. Недаром летчики так боятся Маточкина Шара и стараются тут не засиживаться. Впервые мы познакомились с местными стоками в 1932 году. Я [64] тогда командовал Карской экспедицией. В начале сентября корабли, проходившие центральной частью Карского моря, сообщили, что встретили лед в местах, где его совсем не ожидали. Решили срочно провести воздушную разведку. Спустили с борта флагманского ледокола гидросамолет и вылетели на обследование моря. В путь отправились летчики Порцель и Дальфонс, штурман Ручьев, бортмеханики Чечин и Проварихин и я. Подлетая к Маточкину Шару, мы заметили в проливе, около радиостанции, довольно сильное волнение. Порцель полетел дальше в поисках более спокойного места. В этом и была главная ошибка, хотя в те времена мы еще не знали, что такое новоземельский сток. Едва мы проскочили мыс Поперечный, как с самолетом стало твориться нечто невероятное. Нас подбросило сначала метров на сто вверх, затем вниз, так что мы повисли на ремнях. После трех таких бросков нас стало прижимать к воде. Порцель дал полный газ, взяв штурвал доотказа на себя. У меня мелькнула мысль, что оторвался хвост и потому машина идет к земле носом. Я оглянулся — хвост в порядке. Затем раздался дикий треск, и я потерял сознание.

Очнулся я, лежа на верхней палубе самолета, вокруг меня валялись куски лодки. Я довольно спокойно размышлял о своем положении и не торопился вставать: повидимому, сознание было еще придавлено шоком от удара. Затем мелькнула мысль: где же остальные? Я моментально вскочил на ноги и осмотрелся. В проливе бушевал шторм, рвал и метался ветер, волны перекатывались через кусок палубы, на которой я находился. Тут же я заметил и Чечина. Куском обшивки ему разрезало кожаную [65] тужурку снизу до самого ворота, затем энергия удара угасла, и Чечин болтался в пространстве, подвешенный за ворот. Освободившись с моей помощью, он ощупал себя и убедился, что совершенно цел. Еще через несколько секунд впереди показалась чья-то голова в очках. Это был Проварихин. Затем он пропал и вдруг вынырнул под обломками машины. Чечин сразу схватил товарища за шлем, но так как шлем был мокрый и рука скользила, то фактически он его топил. Я подал ему левую руку, уцепившись правой за обломки. Он повис на моей руке, а свободной ухватил Проварихина. Затем я их обоих вытащил. Как мне удалось одной левой рукой поднять двух человек — не понимаю до сих пор. Больше никого на поверхности воды мы не видели. Лишь потом нам удалось обнаружить тела остальных товарищей: Порцеля, Дальфонса и Ручьева.