На внутреннем фронте Гражданской войны. Сборник документов и воспоминаний

Эти слова Донского подтверждаются показаниями Гоца 1937 г., а которых он отмечал, что Фани Каплан он «лично не знал» и в момент покушения на Ленина он был в Пензе, ожидая переправы через Восточный фронт, и «об обстоятельствах самого покушения узнал лишь из беседы с Донским после возвращения в Москву и на самом процессе»: «После разъезда всех членов Ц.К. на восток и на север, Донской остался в Москве для руководства эсеровской работой там и для транспортировки людей на Волжский фронт. В этот период к нему обратилась Фаня Каплан с предложением выступить с терактом против Ленина. Донской лично примыкал к тому течению в Ц.К., которое стояло в те дни на точке зрения признания террора. По его словам, он заявил Каплан, что так как большинство Ц.К. относится отрицательно к терактам, он должен предупредить ее, что от имени партии теракт не может быть совершен, а что теракт, если она намеревается его совершить, должен носить строго индивидуальный характер. Донской рассказал далее, что он предупредил Каплан, что в силу отрицательной позиции Ц.К. к террору, он – Донской – как представитель Ц.К. должен будет опубликовать заявление о непричастности партии к теракту. Каплан заявила ему, что она тем не менее решила выступить с терактом. Донской не скрыл от Каплан, что и он относится сочувственно к террору и оказал ей содействие, но в чем оно конкретно выразилось, припомнить не могу(выделено мной. – К.М.)»¹⁸. Единственное разночтение с тем, что говорил на процессе с.-р. сам Донской, заключается в упоминании в этом рассказе об оказании Донским содействия Каплан, о котором Гоц говорил и на процессе – отвечая на вопросы Дашевского о характере покушения, совершенного Каплан, он подчеркнул, что в 1918 году «узнал со слов товарищей москвичей о том, что Семенов ей оказал техническую помощь, <…> передал ей оружие»¹⁹.

Донской же на процессе трактовал оказанное Каплан содействие как самовольство Семенова, за которое, узнав о нем уже после покушения и после объявления партией о своей непричастности к этому акту, он сделал ему выговор: «Я его спросил, не имеет ли он отношения к этому делу, потому что я его видел с Каплан в первый и последний раз моей жизни и вообще спросил, что он знает. Он сказал, что он отношение имеет, а именно, что он оказал ей содействие оружием. Я, конечно, спросил: как же вы после заявления, при котором вы присутствовали сами, как же вы это сделали? Он что-то стал объяснять, что он сочувствует, что дача револьвера – это не есть содействие и после этого он стал разъяснять, что вообще он пришел к мысли, воспламененной этим примером, к мысли о необходимости террористической борьбы, точно и определенно террористической борьбы, которую он будет вести своей группой. Я сказал, что это невозможно и то же самое, что я сказал Фани Каплан, я говорю и вам»²⁰.

Помимо утверждений об этом самого Д.Д. Донского на процессе с.-р., факт того, что он дал разрешение Каплан только на индивидуальный акт, которым она поставит себя вне партии, подтверждается и рядом показаний других эсеров. Так, Н.Н. Иванов на предварительном следствии говорил о том, что «в 1921 г. от одного из товарищей, члена партии социалистов-революционеров» он узнал, «Ф. Каплан получила в 1918 г. от Московского Бюро Центрального Комитета партии с-р. разрешение на совершение террористического акта против ЛЕНИНА лишь в виде акта индивидуального, т. е. в случае провала она должна была заявить, что акт совершен не партией, а лично ею, как социал-революционеркой с личной мотивировкой»²¹. В то же время в эсеровской среде продолжали ходить слухи о какой-то причастности Московского бюро ЦК к этому акту, о чем свидетельствуют показания Н.Г. Снежко-Блоцкого на допросе 7 марта 1922 г.: «О причастности Московского Бюро ЦК ПСР к покушению на Ленина я узнал, попав в тюрьму в марте 1919 года. До этого времени я слышал об этом отрывочно, не помню от кого. В партийной среде разговоры о причастности Донского к покушению на Ленина возникли после появления в “Известиях ВЦИК” статьи о каком-то допросе в Туркестане»²².

Для нас в данном контексте ключевым является вопрос о характере акта – был ли он индивидуальным, на который исполнительница (Каплан) шла на свой страх и риск, не имея права объявлять его партийным, а себя членом партии, или он был партийным, совершаемым партийной боевой структурой или отдельными членами партии, получившими на это санкцию ЦК ПСР?