На военных дорогах

— Когда придет, тогда будем ломать… А пока это наше… Народное имущество… Так или не так? Тут автобус ходит — третий маршрут!

Вот и оказались мы между двух огней: с одного боку немец, с другого боку велосипедист со своим документом. А время, между прочим, идет.

Дай-ка, думаю, я с ним по-иному побеседую. Может, убаюкаю разговором или навлеку, как говорится, огонь на себя, чтобы ребятам не мешал.

— А откуда, спрашиваю, вам, товарищ Громов, известно, что квадратный метр мостовой стоит шестьдесят рублей?

— Как откуда?.. У нас смета!.. Калькуляция!..

— Чего-то больно дорого… Может, там какая ошибочка? — (А сам ковыряю булыгу-то.)

— Какая ошибочка! — Громов даже перепугался. — Как вы говорите!.. Сметы утверждены райдоротделом!.. — и пошел, и пошел.

Я его, как могу, подбадриваю, поскольку бумажный разговор его завлекает, головой киваю. (А булыгу-то выворачиваю.)

— У нас план!.. — кричит Громов. — Так или не так? В перспективе мы будем застилать мостовую асфальтом… А вы ломаете!.. Самовольничаете!.. Куда это годится? Никуда не годится!..

— Ваша, говорю, правда. Придется выправлять разрешение.

Тут он немного поутих.

— Вряд ли вы его в данный момент получите… По такому вопросу надо собирать пленум… А где товарищ Егоров? Товарищ Егоров в ополчении… Так или не так?.. Я тоже сегодня отбываю.

— Ай, говорю, ай-ай. Какая, говорю, беда. И вы уезжаете?

— Отбываю… В распоряжение дорожного отдела…

— Как же теперь быть?.. Ну, ладно. Езжайте, не беспокойтесь. Мы все обратно застелим. Еще глаже будет. Война кончится — и застелим.

Тут он снова взвился.

— Зубоскалить будем потом!.. Прекратить самовольство!.. Буду актировать!.. — и кидается прямо под ломик. Прямо на мостовую ложится. — Я — Громов!.. Так или не так?

А я тоже человек не железный. У меня тоже терпение израсходовалось.

— Хоть вы, говорю, и Громов, а давайте отсюда, пока вас ломом не зацепило. Не дай, говорю, господь, царапну ваши хромовые сапожки, а чинить некому. Учтите.

И легонько отодвинул его плечом. Крик поднялся на всю площадь. Кричит, чуть не в кулачки кидается. А потом сказал: «Это вам даром не пройдет», — и сел писать акт. Сидит, бормочет: «Мы, нижеподписавшиеся… обнаружили замером на месте… самоуправство…» Пишет и, ровно соску сосет, успокаивается. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Катя. Услышала она шум, подходит, смеется:

— Разговорчики!

Громов замолк, рот раскрыл. И правда, чудно. Ночь. Дома пылают. Пушки палят. А тут стоит Катя, чуть не голышом, статная, крепкая, на лифчике комсомольский значок, хоть на памятник ее подымай заместо царицы Катерины.

— Вы кто такая? — спрашивает Громов.

— Ленинградка!

— Где главный?..

— Я главная, — смеется Катя.

— Кто выдумал мостовую ломать?..

— Я выдумала, — а сама все смеется.

И тут, ребята, случилась штука странная и непонятная. Глядел Громов на Катю, глядел, молча глядел, ровно у него язык отнялся, хлопал глазами да вдруг прыгнул на свой велосипед и закрутил ногами. Может, подумал, что ему мерещится и что с ума он сошел, — не знаю. И остались после него только недописанные бумаги, да копирка, да эта вот пустая присказка: «Так или не так?» А больше ничего от него не осталось.

☆

ДЕВЧАТА

— Сколько раз мы поминали добром тыловую женщину, — начал Степан Иванович, — сколько раз отмечали ее подвиг в Великой Отечественной войне. Сколько раз благодарили мы нашу колхозницу, которая подымала зябь на буренушке и, бывало, сама впрягалась в плуг, когда буренушка выбивалась из сил. Сколько раз благодарили мы домашнюю хозяйку, вставшую к станку, на место ушедшего воевать мужа. Сколько раз мы кланялись женам, сестрам и матерям, чья забота подымала, обмывала, обстирывала, кормила и учила ребятишек всей нашей великой державы. Щедро благодарили мы их и сейчас благодарим, особенно когда подойдет восьмое марта. До земли кланялись и кланяться не устанем.

А много ли отпущено почету женщине, которая воевала вместе с нами, вместе с нами была на фронте и получала солдатскую пайку хлеба? Той обыкновенной женщине в серой шинели, которую в газетах величали «фронтовой подругой», а неумные остряки с усмешкой называли ППЖ?.. Чего греха таить — скупо мы ее отблагодарили, скупо и мало. Сами они о военных годах позабыли, орденских колодок не носят, ходят в своих цветных блузках да юбчонках, и им все равно, какие петлицы означают строевого командира, а какие интендантский состав… И теперь в толпе, на улице не разобрать, которая была на войне, которая — в тылу. Им уже под тридцать, а то и больше, и воюют они теперь у себя дома, с мужьями да ребятишками.

А ведь когда-то им было по восемнадцать и по двадцать — тот возраст, когда для женщины отворяются ворота в большую жизнь со всеми бессонными материнскими радостями. И вот в эти годы пришлось им работать возле нас медсестрами, на полевых почтах и в штабах. Пришлось быть летчиками, связистами, снайперами и даже танкистами… Этих-то я, правда, редко видал, больше мне приходилось сталкиваться на военных дорогах с регулировщицами.