На военных дорогах

Мы, конечно, помирали со смеху, когда слушали Жилкина, а он с каждым разом прибавлял все больше и больше чудес, будто нарочно старался выставить себя дурачком.

И вот однажды услыхал эту байку комбат товарищ Алексеенко. Я и не видал, когда он подошел. Первый заметил его Жилкин. Как взглянул на комбата, так и сглотнул язык. Мы все смеемся, а товарищ Алексеенко стоит в стороне, темный, как туча, и глядит на нас молча.

Тут, помню, кто-то сказал: «Садитесь с нами, товарищ командир батальона, послушайте, какие он цветочки вышивает». А товарищ Алексеенко ничего не ответил, повернулся и пошел к себе. Тут мы все притихли. И Жилкин притих, сидит в своей шинеленке голову опустивши, на нас поглядывает и молчит. Всем чего-то совестно стало. И мне совестно, и солдатам, и Жилкину. Помню, разозлились мы тогда на Жилкина, будто он один был виноват.

Не прошло после этого случая и часу — вызывает товарищ Алексеенко Жилкина к себе. Садит его в машину, и уезжают они оба в неизвестном направлении. Долго их не было. Мы строили разные догадки, но ничего путного сообразить не могли.

К ночи воротились они обратно. Комбат пошел по ротам, а мы обступили Жилкина, спрашиваем:

— Куда тебя возили?

— В штаб армии.

— Да что ты?

— Ей богу, правда.

— К самому командующему?

— Да нет. Зачем я ему.

— А куда же?

Жилкин печальный стоит, растерянный. Ёжится, будто ему зябко.

— К портному, говорит, меня свели.

Мы рты и пораскрывали. Кто-то попробовал хмыкнуть, но на него так цыкнули, что смех у него так в животе и остался.

— Обмерял меня портной вдоль и поперек, — сказал Жилкин, — и отпустил.

А через несколько дней получил Жилкин новую шинель. Надел он ее и весь переменился. Ну, не солдат — картина. В самый раз пошили шинель — ни складки, ни морщинки. Хоть на парад посылай. Все удивлялись, глядя на него, словно он и стройней стал, и ростом повыше.

А больше всех удивлялся сам Жилкин. То и дело оглядывал он себя, будто не узнавал, кто это такой, будто душа его переселилась в другое тело. И в первый вечер, за ужином, хлебал щи стоя — боялся шинель замарать.

Под утро выхожу на линейку, а там уже кто-то маячит в темноте. Подхожу ближе, гляжу — Жилкин. И заправочка на отлично, и лицо гладкое. То его чуть не на коленях приходилось упрашивать, чтобы побрился, а тут сам побрился, по собственной инициативе.

Солдаты выходят строиться и в шутку, конечно, поздравляют нашего левофлангового с обновкой. А он стоит строгий, подтянутый, ровно письмо получил, и все смешки отскакивают от него, как от стенки.

Прямо удивительно: от такого, по видимости, пустяка человек переменился.

Однажды стал наш балагур Ишков по старой памяти упрашивать Жилкина рассказать про диверсанта. Поглядел Жилкин ему в глаза и сказал:

— Как я диверсанта поймал — это мы обсудили. Вот когда ты поймаешь, тогда снова посмеемся.

Видно, не ожидал такого ответа Ишков, тем более от Жилкина.

— Где мне поймать, — говорит Ишков. — У меня задание командования есть — лежневую дорогу выкладывать. У нас с тобой разделение труда. Я за тебя норму выполняю, а ты диверсантов ловишь…

И тут в первый раз я увидел, как Жилкин обиделся. Побелел он, подходит к командиру взвода и требует себе отдельный участок. Ну, уважили его просьбу, дали участок, наточили ему топор. А я подошел издали поглядеть, как он станет работать.

Горячо взялся Жилкин прогоны тесать. Конечно, норму он вряд ли выполнил бы, поскольку прежде никогда не плотничал, но все-таки дело у него подавалось. Гляжу, спешит от других не отстать, суетится. Спешил, спешил да топором по ноге и тяпнул. Одно дело — ногу чуть не до кости рубанул, второе дело — сапог испортил. Перетянули ему рану и свезли в санчасть.

Рана была неопасная. Но врач сказал, что лежать нашему Жилкину придется дней шесть. Прошло два дня. Гляжу, ковыляет Жилкин с котелком возле кухни. Посмотрел на него Ишков и говорит:

— Везет людям. День поработал — шесть выходных заработал.

Ничего Жилкин на это не ответил, только на следующее утро вышел и встал в строй. Командир взвода ему, конечно, скомандовал — направо и шагом марш в землянку. Но через час Жилкин все-таки пришел на трассу самостоятельно и стал работать. Время тогда наступило горячее, каждый человек был на счету, и мы решили не прогонять его обратно.

А когда нога у него зажила, он принялся учиться плотничать под руководством того же Ишкова и через месяц работал не хуже других. И когда приходилось прокладывать гать в грязи, на болоте, Жилкин каждый раз скидал шинель, как бы холодно ни было, и вешал ее где-нибудь в отдалении, чтобы не замарать или не повредить невзначай топором.

☆

ОБРЫВЫ