На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Тщательные меры предосторожности говорили о том, что эти бесчеловечные акции стараются держать в секрете. Местных жителей предупредили, чтобы они не появлялись на улицах города под угрозой того, что слишком любопытные могут поплатиться за это своей жизнью. А всех немецких солдат, тех, что не относились к полевой жандармерии или не входили в состав специальных команд, заперли в казармах. Конечно, было невозможно полностью сохранить в тайне факт расстрела тысяч человек, но, как я полагаю, та озабоченность мерами предосторожности была вызвана в первую очередь чувством некоторого стыда.

Получилось так, что в назначенный день меня выписали из госпиталя и отправили к месту, где дислоцировалась моя часть, а именно в Киев. Поэтому я мог спокойно, ничего не опасаясь, уйти из госпиталя. Однако вместо того, чтобы отправиться в Киев, я смело пошел в то место сразу же за городом, где должна была состояться массовая казнь. С помощью некоторых нехитрых трюков, известных каждому бывалому солдату, вскоре мне удалось занять место в оцеплении. Это было легко, поскольку тех солдат собирали с бору по сосенке из всех близлежащих частей и никто не был знаком друг с другом.

На месте казни был уже подготовлен широкий ров. Туда длинными колоннами согнали семнадцать тысяч евреев, которых должны были тут же расстрелять. Их собирали в группы; некоторые пребывали в изумлении, другие — в истерике, одни молились, другие — посылали самые страшные проклятия на головы своих палачей. Залп — и приходила очередь следующей группы, еще один залп — и еще одна группа. Так прошел примерно час. Я почувствовал, что больше не могу этого выдержать. Никто не взял себе за труд озаботиться тем, чтобы убедиться, что все жертвы действительно мертвы, что их не похоронят живыми, ранеными, но пребывающими в полном сознании. Среди расстрелянных были и женщины, прижимавшие к себе маленьких детей. Я и представить себе не мог, что где-то в мире, не говоря уже о Германии, могут существовать чудовища, подобные тем офицерам, что отдали приказ на проведении подобной процедуры и командовали казнью. В течение последующих дней я был весь во власти ужаса от тех событий.

Но долг солдата потребовал, чтобы я вернулся на фронт. Прошло несколько дней боев на отдельных участках, после чего линия нашей обороны дрогнула. Русские становились все сильнее, мы теряли отдельные позиции, потом отвоевывали их назад, чтобы вновь потерять. Наконец, наступил день, когда началось отступление на всем нашем участке обороны. Мы отступали медленно, сохраняя порядок, но этот факт никого не мог обмануть: мы начали движение в обратном направлении. Отступая, я все время думал о том, что дела рук нашей полевой жандармерии в тылу теперь больно ударят против нас самих. (Все же обычно массовые расстрелы, подобные вышеописанным, осуществлялись силами специальных зондеркоманд. — Ред.) Зверство и жестокость порождают ответную жестокость.

В это время меня направили в небольшой городок с населением в несколько тысяч человек на должность специалиста по артиллерийскому вооружению. Городок назывался Козелец и находился примерно в тысяче километров от линии фронта. У меня в подчинении было семь солдат, собранных из разных частей, грузовая автомашина и несколько лошадей. Нашей задачей был подрыв захваченных у противника снарядов, которые не могли быть использованы нашей артиллерией, а также сбор орудий и другой техники, разбросанной на обширной прилегающей территории (это район Киевского котла, где в окружение в сентябре 1941 г. попали 452 700 советских воинов, большая часть которых была пленена или погибла. — Ред.).

Недавно меня повысили в звании до фельдфебеля, и мое новое звание и необременительные обязанности позволяли мне вести довольно беззаботную жизнь. Единственной опасностью для меня и моей группы была угроза со стороны партизан. Мы знали, что они действовали в том районе довольно крупными силами, вокруг городов, в лесах и в небольших деревнях. Немецкие солдаты довольно часто попадали в устроенные ими засады, но мне везло, и со мной такого не происходило.

В то же время многие местные жители были настроены к нам достаточно дружелюбно. Мне часто приходилось пить с ними самогонку или водку, и, насколько я мог судить, все они были добрыми людьми, несмотря на то что страдали от голода и других лишений военных времен. Увидев меня, они еще издалека приветствовали меня словами «здравствуйте, господин». Поскольку я тогда не мог произнести на русском языке ни слова, мне приходилось полностью полагаться на своего переводчика, который был родом из Чехословакии.

— Скажи, — как-то обратился я к нему, — почему эти люди настроены так дружелюбно? Они что, действительно так любят нас или просто запуганы?

— Извините, если вас разочарует мой ответ, — ответил он, — но они так себя ведут, потому что боятся до смерти.

Мое прошлое «общение» с нашей полевой жандармерией давно должно было заставить меня понять это, но мы все хотим, чтобы нас любили, и я надеялся, что местные крестьяне видят во мне совсем другого человека.