На войне как на войне

— Дай-то бог, — вздохнула хозяйка и, подойдя к зеркалу, поправила волосы. А спустя минуту она была прежней: опять скалила зубы, язвила, поддевала Саню и легко, словно на крыльях, носилась по хате. Ухо у Домешека, видимо, остыло. Он не сводил с нее глаз, поминутно одергивая гимнастерку, ходил за хозяйкой по пятам и молол несусветную чепуху. А она беззаботно и заразительно хохотала. А когда наводчик увязался за Антониной Васильевной в погреб за огурцами, Сане стало не по себе. Пять минут ему показались вечностью. Все эти пять минут он страдал от ревности и проклинал свою робость. Когда они пришли из погреба с огурцами, Саня пытался по их лицам определить, что у них там было. Но так ничего и не понял. Антонина Васильевна смеялась и зубоскалила, а Домешек по-прежнему ходил за ней и все одергивал гимнастерку. Как Саня ненавидел в эту минуту своего наводчика! Он знал, что у Домешека на уме. Он же влюбился в хозяйку по-настоящему, с первого взгляда, как влюблялся почти в каждом селе, в каждом доме, везде, где только можно было влюбиться.

Пришли Щербак с ефрейтором, принесли два котелка холодного супа, четыре куска мяса, хлеб и водку.

— Чертова кухня, в такую даль забрались. Пока шли, суп замерз, — ругался Щербак.

— Незачем было таскаться. Что б я вас не накормила? — говорила хозяйка, накрывая на стол. Она поставила ведерный чугун вареного картофеля, миску огурцов, миску квашеной капусты и тарелку с салом. Потом выскочила в сени, вернулась, загадочно улыбаясь, держа руки под фартуком, и под дружный возглас «о-о-о!» выставила большую темную бутылку самогонки. У Щербака от радости выступили слезы. Он восхищенно посмотрел на хозяйку, потом на бутылку и сказал:

— Ух ты, моя ненаглядная!

Никто не понял, кого он назвал ненаглядной — бутылку или хозяйку.

Даже серьезный ефрейтор Бянкин засмеялся. Антонину Васильевну хохот согнул пополам.

— Умру… ей-богу, умру. Ну и комики! — задыхаясь, бормотала она, но, случайно взглянув в окно, притихла и, подняв палец, прошептала: — Тс-с, хлопцы! Какой-то важный начальник в папахе к нам.

— Полковник Овсянников. Вот уж некстати, — сказал наводчик и выразительно мигнул Щербаку. Тот сунул бутылку под стол.

Через порог шагнул замполит Овсянников. Снял папаху, пригладил жесткие седые волосы.

— Хлеб да соль!

Экипаж Малешкина дружно ответил: «Спасибо, товарищ полковник!» Саня вскочил и стал приглашать Овсянникова за стол.

— А что у вас вкусненького? — поинтересовался Овсянников и, узнав, что горячая картошка с огурцами, охотно согласился.

— Если, конечно, хозяюшка не против! — Он подошел к Антонине Васильевне. Она испуганно вскочила, отерла о фартук руку и боязливо подала полковнику.

— Как величать-то?

— Антониной Васильевной, — прошептала хозяйка.

— А меня Тимофеем Васильевичем; выходит, что мы с вами по батькам тезки. А горяченькой картошки-то поем, Антонина Васильевна. С удовольствием поем.

— Сидайте, Тимофей Васильич. — Хозяйка метнулась в кухню за табуреткой, потом к сундуку за рушником.

Осип Бянкин разделил помпохозовскую водку; подвигая стакан Овсянникову, попросил его выпить с экипажем. Полковник взял стакан, покачал головой.

— Не пью я, вот ведь беда-то какая. А сегодня немножко выпью. Как говорят пьяницы, повод есть. — Он перелил водку в стакан ефрейтора, оставив себе на донышке. — Выпьем за освобождение Житомира, Бердичева, Белой Церкви. Что вы на меня так смотрите? Очень серьезно говорю. Войска нашего фронта расширили прорыв до трехсот километров и продвинулись в глубину на полтораста. Манштейн со своей ордой покатился на запад. За полную победу! — И Овсянников поднял стакан.

Выпили и набросились на картошку с огурцами. Овсянников ел жадно, обжигаясь.

— А вы, товарищ полковник, наверное, со вчерашнего дня не ели? — заметил Бянкин.

Овсянников усмехнулся:

— Заметно?

— Еще бы!

— Верно, — вздохнул Овсянников. — Как встал, так и пошел по экипажам. А они по всему селу разбросаны, батарея от батареи на километр. А как не пойдешь, не сообщишь такие вести. Сами ноги бегут. А мне уже на седьмой десяток перевалило.

— Правильно, товарищ полковник! — воскликнул Щербак. — За это надо еще выпить! — И вытащил из-под стола бутылку.

Овсянников удивленно посмотрел на Щербака.

— За что же это выпить, старшина? За то, что мне седьмой десяток пошел? Уберите, уберите, старшина, чтоб и глаза мои не видели. — Овсянников укоризненно посмотрел на хозяйку. — Балуете вы их, Антонина Васильевна.

Антонина Васильевна высоко вскинула брови.

— Так они ж гости, товарищ полковник! Сколько время мы вас ждали! А потом, они уж больно хлопцы славные.

Овсянников засмеялся.

— Нравятся?

— Очень. Особенно лейтенант. — И она нежно посмотрела на Саню.

Саня втянул голову в плечи и боялся оторвать глаза от тарелки.

Антонина Васильевна захохотала.

— А застеснялся-то, как красная девица. Товарищ полковник, почему он у вас такой застенчивый?

Овсянников похлопал Малешкина по спине.

— Что ж это, Саня, такая интересная женщина, а ты и не поухаживаешь? Я бы на твоем месте…

Овсянников с такой грустью посмотрел на хозяйку, что та присмирела и тихо сказала: