На войне как на войне

— Не учи ученого. Не меньше других понимаем, хотя и медалей нам не дали.

Богдана Аврамовича затрясло от возмущения.

— Медали тебе не дали, — передразнил он. — Да ты их не заслужил!..

…Возвращаясь к своему взводу, Сократилин то проклинал себя, то оправдывал. «К чему я весь этот переполох поднял? Действительно, прав этот тупоголовый сержант. Кто им поверит? А впрочем, правильно сделал. Только зачем было горячиться. Обязательно так и надо было сделать. Но сделать спокойно, незаметно».

Точно так, как думал Сократилин, поступил его командир отделения Левцов. Прочитав листовку, он свистнул, сказал себе: «Эге, Ричард, если хочешь, чтоб осталась на плечах голова, держи острее уши». И под всякими малозначительными предлогами выманил у своих бойцов злополучные листовки.

Сократилин отлично понимал, что их оборона никуда не годится и что долго на этом картофельном поле они не продержатся. Поэтому на свой риск дал указание вместо обычных окопов вырыть узкие щели. Во-первых, на это уйдет меньше времени и сил, а потом, при бомбежках и артобстрелах щель — самое удобное укрытие. Только для «максима» он выбрал место повыше и приказал отрыть окоп по всем требованиям устава. Для того чтоб можно было вести мало-мальски прицельный огонь, Богдан решил перед обороной метров на двадцать — двадцать пять скосить картофельную ботву. Дав указание Левцову отрыть и для него щель, Сократилин пошел в ближайший дом за косой.

Деревянный домишко под тесовой крышей в четыре окна — три по фасаду, а четвертое сбоку — едва проглядывался сквозь густую листву яблонь. Сократилин открыл калитку палисадника, в котором росли калина с акацией, и прошел во дворик с дощатым сарайчиком. Богдан постучал по раме. Никто не ответил. Он поднялся на крыльцо, толкнул дверь, шагнул в сени.

— Эй, люди! Где вы?

Не получив ответа, Сократилин вошел в комнаты.

Порядок, чистота, пышет жаром русская печь — все говорило о том, что хозяева еще не сбежали. Выходя на крыльцо, Богдан заметил, что дверь сарайчика на миг приоткрылась.

— Хозяева, вы здесь? — спросил, подходя, Сократилин.

В сарайчике притаились, потом послышался сдавленный шепот и сердитый женский голос:

— Чего надо?

Богдан засмеялся:

— А вы покажитесь на божий свет. Я не зверь, а всего лишь солдат.

Опять зашептались, и после гневных слов: «Да полно тебе!» — дверь распахнулась, и Сократилин увидел молодую черноглазую женщину в цветастом платье. «Хороша, — отметил Сократилин, — и ловко скроена и крепко сшита. И смотреть на тебя одно удовольствие». Богдану захотелось сказать женщине что-нибудь приятное, ласковое, но он не успел. Из глубины сарая вынырнула старуха и так посмотрела на Сократилина, что Богдан стушевался и кое-как пробормотал:

— Я хотел у вас попросить косу.

— Косу? — удивленно протянула женщина.

— Да, косу. Картофельную ботву смахнуть.

Женщина, дразнясь белыми крупными зубами, захохотала:

— А я-то подумала, что вы с косой собираетесь на немца.

Что мог ответить ей на это Сократилин? Да ничего. И уж очень хорошо смеялась она.

— Ладно… Только услуга за услугу. Помогите нам сундук в яму закопать.

«Господи, что за услуга! Да я готов для тебя не только сундук, но и всех немцев с Гитлером закопать». — Этого Сократилин не сказал, а только так подумал.

В сарае на краю глубокой ямы стоял сундук, окованный железными полосами, с тяжелым висячим замком. Под днищем сундука были протянуты вожжи.

— Раз, два — взяли! — скомандовала женщина. Они приподняли сундук и легко усадили его в яму.

— Вот видишь, как хорошо. А сколько мы с тобой, мама, мучились, — сказала женщина и поклонилась Сократилину.

— Еще неизвестно, что хорошо, а что плохо. А если он сундук-то наш возьмет да и вытащит. С солдата взятки гладки, — проскрипела старуха и концами черного платка крепко вытерла губы.

Женщина широко развела руки.

— Обязательно, мама, вытащит, — и подмигнула Сократилину. — Правда, товарищ командир?

Почему она назвала Сократилина командиром? Может, хотела польстить ему, может, наоборот, задеть самолюбие старшины. Только слово «командир» прозвучало двусмысленно. Впрочем, Сократилин не обратил на это внимания. Он думал о старухе с женщиной и не мог понять, как это могут уживаться рядом красота и мерзость.

— А вы что ж, теперь здесь будете стреляться? — продолжала скрипеть старуха и исподлобья колоть Сократилина злыми глазами. — От самой границы тыщу верст пробежали и не нашли другого места, как на моей картошке стреляться.

— Хватит тебе, хватит! — крикнула женщина.

— Вам бы, бабушка, лучше уехать отсюда куда-нибудь в тыл. Да поскорей уезжайте, — посоветовал Богдан.

Старуха погрозила ему согнутым пальцем.

— Знаю я вас, мазурики. Уедешь — все тут растащите, все, печку нечем будет разжечь.

— Как тебе не стыдно! — воскликнула женщина и топнула ногой. — Замолчи!

— Топочи, топочи, кобыла необъезженная. А стыдиться мне нечего, я правильно говорю. — И чтоб, вероятно, осталось за ней последнее слово, подняла руку и сухой, сморщенной ладонью рассекла воздух, плюнула, повернулась и засеменила к дому.