На войне как на войне

Домешек ухмыльнулся и почесал затылок.

— А ты, говорят, уже с одной познакомился? — спросил ефрейтор и, прищурясь, посмотрел на командира.

Саня не ответил.

Полк выскочил на широкое квадратное поле с рыжими скирдами соломы и остановился. Поле с трех сторон замыкал лес, впереди возвышалась невысокая плоская гора с очень ровным отлогим скатом. На ней виднелись крыши хат и церковь с двумя тонкими высокими колокольнями. У подошвы горы, да и по склону, чернели танки, издали похожие на мух.

— Наши? — спросил Саня.

— Кажется, — неуверенно ответил наводчик.

— А чего они стоят? Где бинокль?

Наводчик слазил в машину за биноклем.

— Точно, наши, тридцатьчетверки, — бормотал он, подгоняя по глазам окуляры, и вдруг резко сунул бинокль командиру. — Смотри!

Саня поднес к глазам бинокль и долго не мог оторваться. Кроме закопченных корпусов, он увидел на снегу три грязных пятна, башню, похожую на каску, торчащий из снега казенник пушки и еще… Он долго всматривался в темный предмет и наконец догадался, что это каток.

— Трех в клочья разнесло, — сказал он.

— Двенадцать штук — как корова языком слизала. Это их «фердинанды» расстреляли, — заверил ефрейтор Бянкин.

— Чего остановились? — спросил, вылезая из машины, Щербак.

— Танки горелые.

— Чьи?

— Наши.

Щербак взял бинокль и стал смотреть.

— Подпустил поближе, а потом в упор…

Возражать Щербаку не стали. Какое теперь имело значение, как умудрились немцы сразу столько расколошматить танков. Каждый невольно думал о себе. Домешек думал, сколько погибло наводчиков, Щербак — механиков-водителей. Примерно о том же думали и командир с ефрейтором. Молчание прервал Малешкин:

— Утром мне комбат сказал, что где-то здесь погорел батальон Пятьдесят первой бригады. Может, он?

Домешек, великолепно знавший численность танковых подразделений, решительно отверг это предположение. Ему возразил заряжающий:

— А почему бы и не он? Был недоукомплектован или машины раньше погорели. Другой только считается батальоном, а в нем всего три машины.

Доводы были слишком логичны, чтобы возражать. И спор у заряжающего с наводчиком так и не вспыхнул.

— А чего остановились-то? — неизвестно к кому обращаясь, спросил водитель.

— А куда ехать?

— Не зная броду…

— Соваться, как эти сунулись?

— Странно: едем, едем — и ни одного выстрела.

— Это хуже всего. Когда стреляют, на душе спокойнее.

— Ни хрена мы сегодня не доедем до этой Кодни.

— Солнце уже на ели, а мы ничего не ели.

Колонна задымила. Щербак с грохотом свалился на днище машины. Самоходки, проскочив поле, полезли на гору. Саня не спускал глаз с темных железных коробок. Две из них потихоньку еще коптили: пахло резиной и жареным хлебом. Заряжающий, схватив за рукав командира, повернул его влево. Саня увидел тридцатьчетверку с обгоревшим танкистом. Малешкину показалось, что на башне сидит веселый негр и, запрокинув назад голову, заразительно хохочет, а чтобы не упасть от смеха, держится за крышку люка.

— А это? — ефрейтор повернул Саню направо. У дороги, зарывшись головами в снег, лежали рядышком офицер с солдатом.

— Их, наверное, пулемет срезал, — сказал наводчик.

Самоходки вскарабкались на гору. Саня оглянулся назад. Поле затянуло снежной пылью и дымом… Сквозь дым и пыль тускло и холодно смотрело плоское оранжевое солнце.

В селе опять остановились. Самоходчики соскочили с машин, потоптались около них и стали разбегаться по хатам.

Санин экипаж во главе с командиром бросился к большому, обшитому тесом дому с резными наличниками и высоким забором. Калитка забора была закрыта. Щербак перекинул через нее свою длинную руку и отодвинул защелку. По тропинке шли степенно, у крыльца остановились, переглянулись, почистили о скребок подошвы, робко поднялись по намытым ступенькам, осторожно открыли дверь. Просторные сени были на редкость чистые, и пахло в них медом и свечками. Домешек наклонился над Саней и прошептал в ухо:

— Наверное, здесь поп живет.

В комнаты вели две двери. Подергали одну — не открывалась. Дверь в конце коридора распахнулась легко и бесшумно. Прежде чем войти, стащили шапки, а уж потом несмело переступили порог.

Саня, как командир, вошел первым и приветствовал:

— Здоровеньки булы!

Со скамейки у окна, как тень, поднялась высокая женщина. Черная одежда висела на ней, как на палке. Она поднялась, поклонилась, опять села, не спуская с Сани сухих, колючих глаз. От ее цепкого взгляда Малешкину стало не по себе.

— Когда немцы ушли из села? — спросил Саня.

Мумия опять встала, опять поклонилась и опять села. Саня оторопел. Но тут из горницы вышла девица в яркой оранжевой юбке и легкой голубой кофточке с белыми пуговицами. Она прислонилась к косяку двери и посмотрела на Саню не то насмешливо, не то удивленно. «Ну и шикарна!» — с восхищением подумал Саня. Девица, видимо, заметила, что офицер покраснел и потупился. Она самодовольно улыбнулась и как бы между прочим сказала:

— Наша бабушка глухая. А немцы ушли вчера вечером.

— Вчера здесь был бой? — спросил Домешек.

— Был… — и, помолчав, добавила. — Мы сидели в погребе.