– После того как отца репрессировали, у меня навсегда сложилось плохое отношение к Берии, был там такой подонок, он ведь хотел и Сталина уничтожить, много гадостей сделал. Недавно я читал, что когда его самого расстреливали, так он обкакался. А вот к Сталину я относился хорошо, он был нашим правителем, в бой мы шли «За Родину! За Сталина!» и даже бывало, что кричали: «За партию!» Я был в комсомоле, причем числился до последнего, пока по возрасту не вышел. Еще в школе я поступил в комсомол, в оккупации билет свой сохранил.
– Хорошо, люди есть люди, мы их не били. Зачем это. Конечно, за всех я ответить не могу, где как было, может быть, другие могли относиться иначе, но я так думал.
– Хорошо, наши советские люди вообще в мирному населению в любой стране хорошо относились. Вот поляки, те к немцам очень плохо относились, а также к украинцам, к бандеровцам особенно. Мирные немцы к нам тоже относились спокойно, может, злобу и затаили, но не показывали. И кушать четко нам давали.
– А как же, это законная добыча. Конечно, брали часы наручные, мы их называли «уры», у меня было четверо часов, я их брал немного, потому что цилиндрические не брал, только на камнях. Также после войны каждому солдату разрешили послать домой посылку на 8 кг, я отправил чехол на перину, костюм сестре, пиджак и пару платьев. Все было новое, мы одежду брали в мастерских.
– Я до конца войны больше всего боялся попасть в плен. Немцы озверели, многих убивали и не кормили и вообще людей очень сильно мучили.
– Ставили три-четыре бочки во дворе и парили одежду, даже шинель, разводили сильный огонь, и пар убивал вшей, поэтому у нас их не было. Так стирали нечасто, от случая к случаю, как нужда появлялась. А вот стригли часто и всех подряд. Бывало, и банно-прачечные батальоны приезжали, но они были больше в тылу, там ведь и пекарни хлеб выпекали, все эти части находились не на передовой.
– Консервы советские, колбаса, сало шпиг было либо трофейное немецкое, либо американское, а вот брикетики с концентратами не выдавали. Зато давали часть хлебом, часть сухарями. Поэтому где могли, мы быстро кушали хлеб, а сухари оставляли. Вообще-то в войсках плохо кормили, всего рациона, положенного солдату, нам не доставалось, но оно и понятно, война, стране тяжело.
– Да кто там молился, вот ругались – это было. Как кто-нибудь загнет в бога, то аж дым идет. По поводу предчувствий, то, может, кому какой сон и снился, но я не задумывался над такими вещами, утром вставал и жду себе приказа идти в разведку, техники заранее готовили мотоцикл, бензин уже залит, садись и езжай.
– Как приходилось, были братские могилы или одиночки, были и по 2–3 человека, это уж как получалось.
– Были, встречались даже целиком женские части на фронте, у нас же в батальоне только радистки служили. Очень хорошо к ним относились, у командиров с ними, что уж скрывать, романы случались, бывало, что их беременными домой отправляли.
– Обязательно, потому что только такая политика нам в голову шла. Но я лично уже знал, что коль пошли вперед, то нас уже не остановить. И немцы нас боялись, тикали, как увидят нас, сразу начинали кричать: «Рус, камрад!» или «Шнелль!», т. е. говорили между собой, что им быстрее убегать надо.
– Какие там деньги, давали по три рубля в месяц. Вот после войны начали оккупационные марки выдавать.
– С ними нечасто сталкивались, мы их обходили стороной, какие нам с ними дела иметь, конечно, где и расстреливали власовцев, это война, а они предатели.
– Они были очень настойчивые, но слабые, их настойчивость была в группе, а в одиночку венгр боялся нас. Вот чехи – хорошие солдаты, они с нами воевали.