– В Венгрии был страшный случай. Я ему свидетелем не был, но солдаты наши много про него рассказывали. Немцы прорвали нашу оборону и захватили буквально на одну ночь деревню Вереб. А на следующий день наша дивизия ее освободила, и когда увидели, что немцы там натворили, то просто ужаснулись: наших пленных солдат они убивали самыми варварскими и зверскими способами… Позвали на это посмотреть нашего командира дивизии Цветкова, это был очень интеллигентный, даже мягкий, человек, но когда его спросили, что делать с пленными, он ответил: «Повесить на телеграфных столбах», – и их повесили…
– Таких мыслей у нас все равно не появилось. Злость на немцев, конечно, была, но скорее потому, что большинство солдат пережили оккупацию и у них осталась обида за скотское отношение, но к пленным все равно насилия не было. Потом мне даже довелось слышать от односельчан такое, что если бы оккупанты нормально относились к людям, то они могли бы и победить.
– Командира нашей дивизии я видел много раз, приходилось видеть и командира нашего корпуса, и один раз даже командующего фронта Толбухина. Я бы не сказал, что они были жестокие, но действительно было видно, что это очень жесткие люди, приказы которых не обсуждались, а выполнялись любой ценой.
Один раз мне пришлось видеть такой случай. Передовые части нашей дивизии в районе венгерского города Мохач достаточно легко форсировали Дунай и начали преследовать немцев. А переправа основных сил дивизии замедлилась, причем, вместо того чтобы в первую очередь переправлять войска и боеприпасы, туда вначале переправлялись какие-то второстепенные подразделения. Кроме того, на берегу образовалась очередь на переправу длиною где-то в два километра, и нам еще крупно повезло, что была нелетная погода: туман, моросил дождик, а то бы немцы нам устроили… И в этот момент на переправу приехал командир нашего корпуса, Козак, кажется, была его фамилия. Он увидел все это безобразие, что переправляют не тех, кого надо, и подозвал начальника переправы. Командир корпуса посмотрел на часы и говорит: «Если через полчаса вы не наведете на переправе порядок, то я отдам приказ вас расстрелять», – и врезал тому полковнику пару раз палкой по спине…
– У нас политработники были хорошие, и солдаты им доверяли.
Уже после войны по работе мне пришлось много общаться с одним бывшим репрессированным Менчером. Хотя я был убежденный коммунист, а он ярый антисоветчик, но у нас сложились почти дружеские отношения, и полушутя-полусерьезно мы иногда очень ожесточенно спорили на «политические» темы, он чуть ли не с пеной у рта выступал против Сталина. И как-то раз он меня все-таки допек, и я ему сказал:
– Эммануил Маркович, вы в еврейском гетто были?
– Нет.
– А в плену вы были?
– Нет.
– А в окружение вы попадали? А под перекрестным пулеметным огнем вы были?
– Нет.
– А под бомбежкой?
– Тоже нет.
– А артподготовку вы пережили хоть раз?
– Нет.
– Эммануил Маркович, так идите в НКВД и скажите им спасибо, что они вас сослали за Урал, и вы ничего этого даже не видели. А я, кроме гетто и плена, все это лично пережил, и еще неизвестно, кому из нас было тяжелее… И больше после этого разговоров на такие темы у нас не было, и он меня в «просоветскости» не обвинял…
– Нет, у меня ничего такого не было.
– Нет, я был убежденным атеистом, зато сейчас отношусь к религии значительно лучше, чем тогда. Вообще я считаю, что за последние две тысячи лет человечество выработало всего две приемлемые для людей идеологии: религию, с ее идеями проповедования добра и наказанием за совершенное зло и грехи, и идеалы коммунизма.
– «Штрафников» я даже ни разу не видел и солдат, прошедших через такие подразделения, не встречал. Показательных расстрелов я ни разу не видел.
– Знаю, что они были, но ни разу их не видел.