– Нет, я к себе их роль не примеривал, даже и не думал об этом. Причем от общения с ними у меня оставалось впечатление, что это вроде нормальные, общительные ребята, но единственное, что меня в них всегда настораживало, – это какая-то зацикленность постоянно подозревать. Чувствовалось, что у них есть такая черта – подозревать всех и даже друг друга. Есть у них такое, даже из-за какой-то мелочи могли привязаться.
Кстати, я, наверное, все же был у них на учете, потому что в самом начале 44-го оперуполномоченный по нашему полку предложил мне пойти к ним на курсы. Я знаю, что тогда к ним пошел наш начальник разведки, но я решил отказаться. Рассказал ему свою эпопею с окружением и что мне осточертели все эти секретные документы и я больше не хочу с ними связываться. Я ведь никогда и не скрывал, что был в окружении, рассказывал эту историю, и ко мне никогда никаких вопросов не было.
А насчет особистов я вам еще так скажу. После окончания юридического института я полгода проработал помощником прокурора одного из районов Свердловска, показал себя неплохо, в одном непростом деле проявил принципиальность, поэтому вскоре меня назначили прокурором Нижне-Салдинского района. И вот представьте себе, что даже в то тяжелое время в прокуратуре вообще не было людей без высшего юридического образования. А даже если кого-нибудь и принимали на работу без оного, то он обязательно должен был учиться на заочном или вечернем отделении юридического факультета, т. е. требования к сотрудникам прокуратуры предъявлялись очень серьезные.
И вдруг через какое-то время я совершенно случайно узнаю, что начальник нашего районного отдела МГБ, оказывается, имеет всего шесть классов образования. И я помню, что как-то раз во время беседы с прокурором области Яцковским мы эту тему вдруг затронули, мол, как же так, от нас требуют высшего образования, а у них всего-то… На что он хитро улыбнулся и обронил такую фразу: «А может быть, так и надо… Зато они исполнители хорошие». Это я к чему веду? Что, может быть, чекисты, потому так слепо и выполняли приказы, что не имели нормального образования…
– Я же вам рассказывал, что два раза побывал в окружении. Но мы в обоих случаях о чем больше всего думали – не попасть в плен! Сопротивляться всеми силами, но в плен не сдаваться. И все так думали, а не только я, потому что все прекрасно знали, что плен – это не почет.
А как было, например, под Ахтыркой, когда мы поняли, что оказались в окружении? То что вы думаете? Никакой растерянности, ничего, скорее даже наоборот, все только еще больше мобилизовались. Сразу организовали круговую оборону, тут же связались по рации с частью, которая была позади нас, согласовали сигналы для перехода передовой.
А в это время немцы успели даже проволочное заграждение установить, но мы договорились, что бросаем на него шинели и плащ-палатки. Так и сделали. Немцев там было, правда, совсем немного, и мы даже устроили с ними небольшую рукопашную, но все равно вырвались оттуда. А почему? Потому что мы не растерялись, хотя нас было совсем немного, человек пятьдесят всего. Но к тому времени мы уже, правда, научились воевать. Так что я думаю, тут больше от людей зависит, а не от «жестких» мер…
– Только после тяжелейших боев на Курской дуге я стал чувствовать себя уверенно, настоящим командиром.
– Это был единственный раз, если не считать того случая, когда в бою под Герцовкой на меня бросился тот обер-лейтенант.
– Не знаю, потому что в том бою я не могу сказать, что с кем-то персонально сцепился, просто отмахивался кулаками и стрелял из пистолета… Но думаю, что смог бы. Свободно мог бы, потому что в такой ситуации человек по-настоящему звереет… Не знаю как другие, но лично я в том бою действовал словно у меня отключили сознание, лишь на одних инстинктах…
И когда мы потом опять взяли эту местность и пошли посмотреть на это поле, через которое вырывались, то увидели там обрывки снаряжения, ремней, противогазов… В общем, кто чем мог, тем и дрались.