На войне как на войне. «Я помню»

Так, когда мне поручили вынести пакет из окружения, то он попросился в мою группу. Конечно, он понимал, что в плен ему никак нельзя, поэтому и попросился. Но ему было уже лет сорок пять, нашего темпа он не выдерживал, и едва ли не на первом привале он от нас отстал: «Ребята, извините, но я с вами больше не смогу идти». А с нами пошел еще один старик с Урала, вестовой из штаба. Стариком его называю условно, потому что ему было лет пятьдесят, наверное, и я знал, что в Гражданскую он воевал в партизанах, а на фронт попросился добровольцем. И вот он тоже решил остаться с этим евреем. Я помню, как при прощании он говорил: «Видимо, нам придется переодеться в гражданское». И я еще подумал тогда: «Ты-то, может, и сойдешь за местного, а этому-то куда? Трудно ему будет». Мы попрощались, ушли, и больше я их никогда не видел и об их судьбе ничего не знаю.

Но что я еще хочу сказать по этому вопросу. Я когда вернулся из госпиталя домой в Свердловск, то просто поразился, насколько нехорошие разговоры ходили про евреев. Ведь до войны на Урале даже и намека никакого на антисемитизм не было, никто и никогда о них плохо не отзывался, и тут вдруг такое…

Я стал спрашивать, отчего так произошло, и мне рассказали, что еще в начале войны в город приехало много эвакуированных евреев. Причем у них откуда-то были большие деньги, и из-за них сразу взлетели цены. Кроме того, они не просто приехали, а приехали уже на конкретные предприятия с назначениями на высокие должности, и это вызвало недовольство. Народ стал на них коситься, а потом пошли эти разговоры, что евреи тянут друг друга, откуда у них такие деньги, почему они заняли все руководящие должности?..

Например, на фабрику, где работал мой отец, приехал один еврей из Харькова, и его сразу назначили главным механиком фабрики, хотя у него не было даже специального образования, а ведь это инженерная должность. И это ведь еще при том, что лучших специалистов по брони оставили работать на фабрике, и тут вдруг совершенно незаслуженно над ними назначили кого-то из этих приезжих… Конечно, это вызывало у людей совершенно определенные эмоции…

И потом мне родители рассказали еще одну неприятную историю. Коммерческим директором на обувной фабрике отца был еврей Золотовицкий. А я его хорошо помнил, потому что он был членом партии, политруком запаса, и еще, когда я проходил в военкомате медкомиссию для поступления в училище, то он перед нами прямо такую зажигательную речь произнес.

И вдруг я узнаю, что он сумел получить бронь и на фронт не пошел. Но мало того. Во время войны он с директором фабрики Касавиным, тоже, кстати, евреем, организовал группу, которая путем махинаций наживалась на армейских поставках, и, не стесняясь людей, построил себе новый дом…

Но их, правда, все-таки посадили, и Касавин даже умер в тюрьме, а вот этого самого Золотовицкого я потом случайно встретил на трамвайной остановке, как раз сразу после того, как он освободился. Он меня узнал, протянул руку: «Поздравляю с возвращением». Но я на его приветствие не ответил, так вы бы посмотрели, какой у него был вид…

А вообще когда я вернулся с фронта, то мне бросилось в глаза, что многие люди за годы войны заметно нажились… Уж не знаю как, но, видно, сумели найти тепленькое местечко… Только тогда я начал понимать, что творилось в тылу. Точно говорят, кому война, а кому мать родна…

– А вот, допустим, все ваши одноклассники воевали? Или, может быть, кто-то нашел себе тепленькое местечко?

– У нас класс был небольшой, и почти все ребята воевали, кроме двоих. У одного из них отец был ректором горного института, а другой, Прохоров, не знаю почему, хотя знаю, что он потом служил военным атташе в одной из скандинавских стран. И я помню, как в нашем разговоре сестра Анвара Нигматулина с такой обидой об этом сказала: «У нас все мальчики кто погиб, кто поранен, а эти даже не воевали…» Но я судьбы всех наших ребят даже не знаю, лишь про некоторых точно знаю, что погибли, но не про всех, поэтому мне сложно говорить.

– А вот на фронте вам приходилось видеть откровенные случаи трусости?

– Приходилось, да еще как приходилось, но надо понимать, что трусость трусости рознь. Вот, например, на Курской дуге был такой эпизод.

Моя батарея стояла в каком-то овраге, перед нами предполье, засеянное подсолнечником, а дальше была опушка леса, по ней дорога, по которой курсировали немецкие бронемашины. Это было, кстати, именно на том участке, где так нелепо погиб наш командир полка. И меня предупредили, что перед нами пехоту сняли для замены, на их место пришлют какую-то часть с Дальнего Востока, и только потом уже сменят нас.