На войне как на войне. «Я помню»

– У нас в классе было много евреев, но я потом никого не встречал, поэтому их судьбы не знаю. Но вот когда пришли немцы, то мы какое-то время работали в военгородке, оборудовали госпиталь, причем нам даже что-то заплатили. А переводчицей была одна девушка – Гецис. И немецкий офицер, который с ней работал, ее предупредил: «Когда закончите работу, то больше не работайте, вас всех должны расстрелять… Если хотите спастись, идите в Балту, там евреев пока расстреливать не будут…» Она сразу побледнела, перевела все это моему отцу. И отец их проинструктировал, как им лучше туда дойти: нужно обязательно идти не по дороге, а лесом. И действительно, там они работали, и их не расстреливали. И вот про тех, что оказались в Балте, потом говорили, что некоторые из них пережили оккупацию и спаслись, правда, кто по лесам, кто где…

А кто в Балту не ушел, всех расстреляли… У меня в Балте жила бездетная тетка, так она взяла одну из этих евреек, правда, переодела ее в крестьянскую одежду. Та называла ее мамой, работала, прожила у нее всю войну, и никто не выдал… Так и спасла ее, и потом все говорила: «Это мое счастье, что я в жизни хоть кому-то помогла…»

– Можно сказать, что вы тоже пострадали? Может, вас били?

– Как-то пошли все на праздник, 10 мая у них был какой-то праздник с танцами до самой ночи, и румыны в танце раздухарились, начали кричать: «Ээээй!» Ребята рядом стояли и, передразнивая их, тоже крикнули: «Эээй!» Но два румына подошли к нам и на румынском спрашивают: «Чего эээй?» И раз моего приятеля. Меня тоже ударили, и мы побежали. Они за нами, даже сняли ремни, но мы кинулись в овраг, и они за нами уже не побежали, побоялись.

Еще у нас как-то сгорело депо, и нас собрали разгребать мусор после пожара. Вышел какой-то офицер и начал орать, я до сих пор помню отдельные слова: «Арбайтен, сакраменто», что-то еще… И я в шутку тоже крикнул своим: «Арбайтен!» Он подошел ко мне: раз мне по морде, придержал, второй раз. А если бы я ответил, то он бы меня мог и убить… Начал орать на меня: «Тебя надо в полицию, ты работать не хочешь…»

И еще как-то раз дали по морде ни за что. Шли мы с приятелем по улице, а навстречу нам румын, заместитель начальника жандармерии, капитан, что ли. Ничего не скажешь, он был интересный мужчина, красивый, холеный такой, но его все старались обходить. Поманил нас пальцем, чего, мол, не здороваетесь? Ударил сначала рукой, а потом нагайкой, мы, конечно, побежали. Потом как-то идем, причем по такой улице, где вроде бы и румын не должно быть, так он опять нам навстречу. Мы уже его поприветствовали, но он нас спрашивает: «Де че здравствуйте?» (в смысле, почему это мы его поприветствовали?) И нагайкой нас… И так ему плохо, и так… Девушек, правда, не трогали, а нас да.

Но вообще оккупация – это такое время было, что и жили очень бедно, и ни одеться, ни работы, ни учебы, ни в город не выйти, да и пойти некуда… Жизнь как остановилась…

– Как-то чувствовалось, что фронт приближается?

– Это чувствовалось, да и румыны особенно не скрывали. Даже в этой газете «Молва» были такие сообщения: «Для сокращения линии фронта – оставлены города такие-то…», а нам уже все понятно. Потом мимо нас стали проезжать целые колонны войск, и были видны всполохи канонады, хотя звук почти не доходил. Как-то в нашем доме остановились на ночь офицеры, так мы ушли ночевать в сарай. А когда в нашем дворе остановилась походная кухня, то отец все сокрушался, что у нас нет знакомого врача, который бы дал ему яду, причем он был твердо уверен, что смог бы незаметно им подсыпать…

А в первых числах марта 44-го над нами стали пролетать снаряды, а потом и пули… Появился отряд эсэсовцев, которые стали ходить по дворам и искать молодежь призывного возраста. К нам зашел пожилого вида немец и спросил меня: «Тебе сколько лет?» А когда я ответил, что шестнадцать, то он с таким недоверием посмотрел на меня. Отец на нас с братом цыкнул: «Не маячьте без дела, идите работать».

И, пережидая прохождение фронта, я на пару дней спрятался. У нас за городом был глубокий и очень крутой овраг, в котором стояла очень ветхая избушка, где жили дед с внуком. Я с этим парнем был знаком с детства, поэтому попросился к ним спрятаться на пару дней. Причем недалеко немцы поставили свое орудие, которое стреляло по нашим, а наши стали в ответ. Один раз я захотел выйти на улицу и только открыл дверь, а на меня комья земли от близкого разрыва снаряда… А когда эти артиллеристы уходили, то пришли и начали просить у деда попить воды, а еще лучше молока. Да только откуда у них молоку взяться?

А потом ранним утром появились наши разведчики, мой отец показывал им дорогу, но основные войска появились только через пару дней, и боев почти не было. Вот так нас освободили.

– Когда вас призвали в армию?