Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

Когда мы уже освобождали Симферополь, румыны начали повально сдаваться в плен, я видел, как румыны махали белыми платками, человек 200 с лишним. Привели их в Симферополь, кормить надо. Я подошел к Ямпольскому Петру Романовичу, спрашиваю у него, что мне делать с румынами. Тот мне посоветовал:

– Отпусти их, кому положено, тот их возьмет, тебе-то они зачем нужны?

А у меня в отряде был молдаванин, у них с румынами же язык одинаковый, я попросил его перевести им:

– Скажи, пусть идут домой. – Румыны сразу обрадовались, затараторили:

– О, камрад, спасибо, Гитлер капут! Гитлер капут!

Никогда не забуду этой радости в глазах румын, потом их, видимо, перехватил кто-то, они не беспризорничали. Но все же надо отметить, что и румыны тоже жить хотят, и если они видели, что партизаны стоят твердо – сами отступают, но вот только ты слабину проявишь, тут же насядут.


– Было ли сложно воевать с немцами?

– Конечно, это же профессионалы военного дела, они до нас всю Европу завоевали. Они были весьма грамотные технически, мы же в основном напором брали, особенно моряки.


– Насколько страшным был пулеметный огонь?

– Пулемет есть пулемет. В Крыму пришли в одну деревню, смотрим, стоит пулемет «ДШК» и солдаты рядом с ним, винтовки в козлах. Мы спрашиваем:

– Чего вы здесь застряли?

– Да мы связные, ждем подводу. – А в деревне было две улицы, и когда на одной из них появились немцы, эти связные как рванули к ним – сдаваться. Так мы как развернули этот «ДШК», дали по ним очередь, всех дезертиров перебили и даже немцев захватили. Когда стали уходить, замок с «ДШК» сняли, наш командир Коптелов в этом плане был очень грамотным.


– В 1941–1942 годах у командира партизанского движения в Крыму Мокроусова складывались очень сложные взаимоотношения с военными, пришедшими в лес в период отступления Красной Армии. Вы не испытывали проблем в отряде?

– Нет, Северский, когда ходил к Мокроусову, всегда брал с собой моряков. У меня форма была уже здорово оборвана от ползания по лесам, и Мокроусов мне сказал:

– Ничего, ничего, вот скоро освободим Крым и тебя в новую форму оденем, – он же сам моряком был. Но, как говорится, моряк был пьян, и фокус не удался – Крым удалось освободить только через 900 дней и ночей.


– Не сталкивались с добровольцами из местных жителей?

– А как же, в 1941–1942 годах постоянно с татарскими националистами воевали. И был вот такой Раимов, он окончил Мюнхенскую разведывательную школу, его лично Гиммлер наградил Железным крестом и благословил на борьбу с крымскими партизанами. И действительно, он создал такой батальон, страшный, постоянно нападал на нас. Пришлось нашей группе с ними столкнуться: нас было человек 10, не больше, вдруг видим, как они целым батальоном идут по дороге, по-татарски говорят. Мы им в середину как дали, видим, как они валятся. Минуты две держали их под непрерывным автоматным огнем, потом татарские националисты начали бежать, но через какое-то время открыли по нашим позициям сильный пулеметный огонь. Но было слишком поздно, мы уже отступили. Позже Раимов пришел в себя, понял, что Победа будет наша, тогда он послал к командиру Южного соединения Македонскому посланника, мол, что он хочет прийти в лес и искупить свою вину кровью. А был такой приказ, чтобы всех принимать, а потом уже разбираться, кто есть кто. Пришел он, сразу начал просить:

– Вы мне дайте задание, я обязательно его выполню!

И однажды Македонский говорит:

– Вот тебе, пожалуйста, задание. Надо пойти в Северное соединение, взять там оружие: винтовки и пулеметы – и принести к нам. Так что бери своих кунаков и туда.

Пошли они туда, там их уже ждали, заранее окружили на определенной поляне и крикнули:

– А ну бросай оружие!

Те смотрят кругом, окружены, побросали оружие. Сразу их посадили в самолет и на Большую землю. Там Раимова за его зверства повесили, остальных расстреляли. Вот я до сих пор удивляюсь, почему греков выслали, они все были на нашей стороне, воевали отлично, просто прекрасно, у меня в отряде столько греков было. Это Берия наделал дел.


– Со вшами проблемы были?

– К сожалению, да. Причем сам не знаю, наверное, на нервной почве, потому что мы и мылись, как-то, помню, в 1942 году мы только помылись, стоим еще голые. И в это время румыны атакуют, тогда мы как были голые схватили автоматы и в атаку. Румыны как посмотрели, перепугались и давай удирать, думали, какие-то психи на них бегут.


– Сколько крымских татар было в вашем отряде?

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное