На войне как на войне. «Я помню»

Из командного состава бригады с нами остался только начальник штаба подполковник Егудкин Хаим Лейвикович. Он самоходки к нам подтянул, они нас и выручили, подбили 6 немецких танков, а потом у них снаряды кончились. Опять повезло, немцы отошли на исходные позиции. Тогда же, на моих глазах, заполнили на меня представление на орден Отечественной войны 1-й степени за то, что «будучи ранен, не оставил поле боя, отражал атаку, проявил, отличился», и так далее.

Нашелся фельдшер, перебинтовал меня. Комбриг вернулся и приказал помпотеху: «Бери машину и вези раненых в санбат». Помпотех наш был славный человек. Сидит рядом в машине и говорит мне: «Везучий ты, Матвей, живой остался, скоро три ордена получишь». Я в ответ сдуру ляпнул: «Так вы бы по тылам не ошивались, глядишь, и себе награду бы заслужили». Он только засмеялся. На мне была кубанка из серого каракуля, похожая на папаху высшего комсостава. Подарили одному украинцу ведро меда, а он нас, разведчиков, кубанками отблагодарил. Едем, а по дороге стрелковый полк идет с развернутым знаменем. Помпотех снял с меня шапку, машет ею и кричит: «Посторонись, орлы, раненого полковника везу!» Все расступились, и мы проехали, «веселясь», что снова живы. Привезли меня в медсанбат, и назад я в бригаду уже не вернулся. А из трех вышеупомянутых орденов получил только первый, «самолетный», и то вручили его мне в 1950 году. После войны я искал Владимира Афанасьева. На мое счастье, он выжил, имел два ордена Славы, помимо других наград. Встретились с ним и дружили долго и крепко до моего отъезда в Израиль. А потом уже только письма… Через 30 лет, после Победы, получил приглашение на встречу ветеранов корпуса. Нас тогда еще много было живых ветеранов… Стоит Егудкин, на пиджаке у него орден Ленина, четыре ордена боевого Красного Знамени и еще полный «иконостас». Он с лета 1944 года и до конца войны нашей бригадой командовал. Все к нему подходят, руку жмут, кто в форме, честь отдает. Я стою в сторонке, стесняюсь подойти. Сколько тысяч человек прошло через нашу бригаду за время войны, вряд ли он меня вспомнит… Егудкин сам меня увидел, узнал и зовет к себе: «Вперед, разведка». Подошел к нему, обнялись. Он смотрит на мои регалии и спрашивает: «Где орден за декабрьский бой?» Отвечаю: «Ищет, наверное». Он снова: «В архив наградной обращался?» Так я ему всю эпопею свою послевоенную вкратце поведал и доверительно сказал в конце, что я с советской властью переписку окончил. Он только головой покачал и говорит: «Держись, Гершман, главное, живой остался!» Бригада наша, 16-я механизированная, прошла с боями пол-Европы и закончила войну в Маньчжурии, добивая японцев.

– Что было с вами после ранения?

– Попал в госпиталь в город Березники, в Пермскую область. Лежал там 4 месяца, начался остеомиелит кости, да и кости срослись неправильно. Пришел к начальнику госпиталя, умоляю о выписке, объясняю, что хочу вернуться на фронт. Он подает мне табуретку и требует, чтобы я ее поднял на вытянутой руке. Куда там, рука слабая стала совсем. Военврач спрашивает: «Как же ты окоп себе выроешь с такой рукой?» Короче, пообещал, что как наши его родной город Одессу освободят, тогда он меня и выпишет. В марте 1944 года пришли «сватать» выздоравливающих бойцов в пехотное училище. Пришел я на мандатную комиссию, все о себе рассказал, только не приняли, до сих пор не могу понять причину отказа. Хотя я даже радовался, что в тылу снова голодать не придется да на плацу маршировать. 9 апреля передали по радио, что Одесса наша, я снова к начальнику. Он от слов своих не отказался, и уже через неделю я попал в запасной полк, а оттуда, с маршевой ротой, прибыл в 88-ю гвардейскую стрелковую дивизию в 8-ю гв. армию генерала Чуйкова.

– Правда ли, что немцы называли эту дивизию «дикой»?