На войне как на войне. «Я помню»

А еще в 1942 году под Харьковом на рассвете я не видел, а слышал, как морская пехота брала одно село. Никакого «ура», один сплошной мат… Вот, кстати, сколько я ни воевал, «ура» я слышал, чтобы кричали, а вот чтобы «За Родину, за Сталина» ни разу. Вообще, человек во время боя просто звереет. Ему уже нет дела ни до какой политики, ни до чего, одно только чувство самосохранения…

– Но вы можете описать, что вы чувствовали в бою? Какое чувство превалировало?

– Я считал, что это просто как работа. Работа, которую нужно выполнить как можно лучше. Но работа тяжелая, которая зачастую требует сверхнапряжения.

– И в связи с этим у меня тогда еще такой вопрос. Почти все, кто воевал, очень высоко оценивают немцев как солдат, но, с другой стороны, сами же и отмечают, что по силе духа они нам уступали и, например, в рукопашные схватки старались не вступать. На мой взгляд, в этом есть какое-то противоречие.

– Я считаю, что немцы 41-42-х годов это были просто величайшие солдаты. И, честно говоря, тогда у меня даже иногда появлялись сомнения, как это мы сможем победить таких солдат… Например, я помню, что на меня большое впечатление произвел такой случай.

Еще когда в 1942 году я служил в трибунале, то как-то раз мне пришлось присутствовать при допросе сбитого немецкого летчика. Ему задавали вопросы, но он все время молчал и ничего не говорил. Тогда ему переводчик говорит: «Это же серьезное дело, вас же могут и расстрелять». А он в ответ только процедил пренебрежительно: «Мне наплевать на смерть…»

А уже в конце 42-го я видел, что это уже совершенно не те немцы… Было видно, что призваны из запаса, жалкий вид, сопливые, дайте ему поесть… Как-то раз на допросе пленный немец начал мне показывать, что он ранен в ноги, и слезливо просил отправить его в госпиталь. Видел я много пленных и на Курской дуге, но это уже были совершенно не те немцы. Но вот я сейчас вспоминаю и сам поражаюсь. Вроде бы шла страшная война, мы действительно ненавидели немцев, а от ненависти до зарождения какой-то симпатии был едва ли не шаг.

Например, я же вам рассказывал про случай, когда видел, как штрафной батальон пошел в разведку боем, а им навстречу вышли эсэсовцы. Так мне потом пришлось присутствовать при допросе одного из плененных эсэсовцев, и он едва ли не с восторгом рассказывал, как в этой рукопашной их крушил противотанковым ружьем какой-то младший лейтенант. И этот эсэсовец произвел на меня впечатление просто очень общительного человека, и все. Я даже подумал, что с ним вполне можно как с приятелем запросто поговорить.

И даже такой эпизод вам расскажу. Уже где-то в Белоруссии пехота взяла в плен пять немцев, но их передали мне, потому что у них совершенно негде было их держать. А там как раз была такая обстановка, что я не мог отправить их в тыл. Поэтому недели две они прожили в расположении моего учебного дивизиона. И что вы думаете? Они с моими солдатами вроде даже как подружились, и никто к ним никакой агрессии не проявлял… А уж как они были рады тому, что война для них уже закончилась.

Вот в то время я к ним внимательно и присмотрелся. Было заметно, что они и ментально и где-то даже в физическом плане отличаются от наших людей. Но мне что особенно бросилось в глаза? Как раз в это время у меня на батарее жил немец, военнопленный, из организации «Новая Германия», который по громкоговорителю агитировал немецких солдат сдаваться в плен. Причем он получал такой же офицерский паек с кухни штаба дивизии, как и я.

И вот я тогда видел такую картину, которая, думаю, для нас была бы невозможной. Сидит за столом этот пропагандист с двумя пленными, вместе обедают и разговаривают между собой на немецком. Кстати, я тогда еще спросил этого переводчика, почему пленные очень плохо понимают мой немецкий, ведь в школе я его вроде неплохо изучал. А он мне объяснил, что я говорю слишком книжным языком, к тому же у них много разных диалектов.

Я даже помню, что один из этих пленных был шахтер, другой бухгалтер, а третий был театральным художником и до войны жил в Буэнос-Айресе. Но когда началась тотальная мобилизация, его призвали в армию и отправили на фронт. И вот сидят, значит, эти два интеллигента, разговаривают, но что мне бросилось в глаза. Пленным как солдатам принесли котелок солдатской каши, а пропагандисту пюре и даже пару сосисок. И что бы сделал наш человек в такой ситуации? Предложил бы угостить, а этот нет. И я потом даже спросил его, он неплохо знал русский язык: «Ну как же так? Вы постоянно встречаетесь, разговариваете, а ты ему даже ничего не предложил». Он улыбнулся и говорит: «Э-э-э, капитан, вы просто не знаете немцев. Пусть хоть и маленькое, но зато свое».