На волка слава…

Фелисьен Марсо На волка слава…

ГЛАВA I

ОН ПРОСНУЛСЯ СВЕЖИМ И БОДРЫМ. Вот с чего я начал. Вот она, брешь, через которую прошло все. Все — вплоть до драмы и до всего остального. Вот она, ключевая фраза. Именно она позволила мне разобраться во многом. Обнаружить ложь. Без нее я так бы и оставался там, я даже не знаю где, как какой-нибудь дурак. Оставался бы исключенным, отброшенным в сторону, наконец одиноким. Одиноким и недоумевающим, одиноким и отчаявшимся перед лицом мира, закрытого для меня, будто яйцо. Ничего не понимающим. Верящим в то, что… Тогда как на самом деле реальность — это то, что… Свежим и бодрым. «На следующий день я проснулся свежим и бодрым». Во всем. Люди, которые с тобой разговаривают, люди в метро, газеты. СЛОВНО ВСЕ ВДРУГ ВЗЯЛИ И ПРОСНУЛИСЬ СВЕЖИМИ И БОДРЫМИ. Как будто все это такая уж частая, нормальная, естественная вещь. Разве не так? Ведь когда какую-то фразу встречаешь слишком часто, то волей-неволей думаешь, что она не сообщает ничего исключительного, ничего любопытного. Ну да ладно.

Но только все дело в том, что лично я еще ни разу в жизни не проснулся свежим и бодрым. Ни разу! Как просыпаются другие? Свежими и бодрыми. Во всяком случае, если они так говорят, то, значит, им случалось просыпаться свежими и бодрыми. А вот мне ни разу. Хотя я и старался. Нетрудно понять, что со временем меня это начало беспокоить. Я говорил себе: этого не может быть. И я стал наблюдать за собой. Могу даже сказать, что занимался я этим с усердием… Я не обращал внимания на язвочки на слизистой оболочке, на прыщики, на укусы комаров. На все, что назвал бы неприятными случайностями. И, несмотря на это, я все равно не просыпался свежим и бодрым. Отдохнувшим — пожалуй. Или же свежим и бодрым, но после душа. Но никак не в момент пробуждения. НЕ В МОМЕНТ ПРОБУЖДЕНИЯ. В общем-то ничего серьезного: я не болен, у меня нормальная температура, просто я чувствую себя вялым, ощущаю боль в ногах. Особенно болят ляжки, внутри. Эта боль отдает по всему телу. Или еще болят глазные яблоки. Болят верхние веки. Плечи. Лопатки. Я себя чувствую так, будто артерии у меня залиты свинцом. Будто заржавел, везде ломота, рот перекошен. Короче говоря, однажды все взвесив, я пришел к выводу: в этом мире, где все люди просыпаются свежими и бодрыми, я просыпаюсь по-другому. С иными ощущениями. Другие — бодрые и свежие. Я же наоборот. Исключение. Единственный в своем роде. Мне одному в чем-то отказали, чего-то не дали. Почему? Вселенная, как яйцо, — гладкая, блестящая, населенная свежими и бодрыми людьми. А я — вне яйца. Я один. Зажатый в этом несносном теле — не свежем и не бодром.

Сначала я пришел к выводу, что, наверное, отличаюсь от всех. Что я, наверное, существо исключительное. Вот чертовщина! Подумал, что у меня не совсем в порядке со здоровьем. Но Касань посмеялся надо мной:

— Мажи, друг мой, я же вам уже говорил. Вы — мнимый больной. Нервы не в порядке.

— Но ведь, господин доктор…

Другие говорят: доктор. Совсем коротко. А вот я не могу. Хотя пытался. Не получается. Слово «доктор» в отрыве от других слов мои губы просто не в состоянии произнести. Или я мямлю, или говорю: господин доктор. Меня это бесит. Я ругаю себя за это. Как поступают остальные? Они всегда чувствуют себя в своей тарелке. Как у себя дома. Я же никогда не чувствую себя в своей тарелке. Никогда не чувствую себя как у себя дома. Правда, он, Касань, намного старше, чем я. Он лечил меня, когда я был еще маленьким, когда мы жили на улице Боррего. Но мама была с доктором приблизительно одного возраста. И все равно она к нему обращалась: господин доктор. Вытирая руки о фартук. Такой у нее был жест. Она всегда вытирала руки. Привычка. Так она всегда делала и при разговоре. И чтобы взять рецепт, она повторяла этот жест, но тогда она вытирала руки о верхнюю часть фартука, около груди. «Да, господин доктор». Она стояла, а он сидел. Как будто это он платил. А перед его приходом она везде подметала и наводила порядок.

Сегодня должен прийти господин доктор. Надо, чтобы…

Что надо? Будто у него самого в квартире никогда не бывает беспорядка. Всякие его книги, коробки, тюбики, пузырьки, которые стоят у него на письменном столе. Он что, приводит все это в порядок?

Он приходил.

— Ну, так как, Эмиль?

Вот поэтому-то я и продолжал ходить к нему. Мне всегда казалось, что он немного потискивал мою сестру, когда она была совсем молодой. Это дает мне право просить у него сбавить плату. Когда он присылает мне счет, я иду к нему.

— Господин доктор, вы же знаете, какие у нас в семье расходы.

Я наклоняю голову.

— С тех пор, как бедная Жюстина умерла…