На волнах оригами

Парк родовой усадьбы князей Болховицких, который в народе давным-давно прозвали Старым парком, находился в соседнем районе, окруженный с трех сторон, как стражами, высотками, торговыми и бизнес-центрами, а с четвертой – рекой, на высоком берегу которой, собственно, и находился. Это был этакий уединенный уголок тишины в большом городе, где на кованых лавочках отдыхали те, кто устал от городского бешеного ритма, индустриальных однообразных пейзажей, рокота машин и запахов фастфуда и кофе.

Едва мы вылезли из машины, нас встретила залитая солнцем усадьба Болховицких, некогда полуразрушенная, обиженная на весь свет за то, что ее, памятник архитектурного наследия, незаслуженно забыли, но сейчас отреставрированная. Силами меценатов, состоящих из местных бизнесменов, также были восстановлены флигеля, склеп, постройки для прислуги и прочие составляющие дворянских усадеб. Да и сам парк был приведен в порядок.

Кстати говоря, в этом мероприятии принял участие и дядя Витя, отец Нинки. Он тоже пожертвовал на восстановление некоторую сумму денег, правда, как человек сугубо материальных ценностей, долго переживал по сему поводу. Я сама слышала, когда была в гостях у Журавлей, как дядя Витя ходил по коридору и бурчал:

– И зачем я этих чертей послушал? Лучше бы в дело вложился. Бабки на ветер. Знаю я этих прохиндеев из министерства культуры с их откатами…

Помнится, тогда Софья Павловна долго его успокаивала, говоря, что он отдал деньги на благое дело, а дядя Витя весь изворчался и в искусство больше не вкладывался, зато поучаствовал в акции благотворительности, связанной с детским домом, директор которого проворовался. Тут надо сказать, хоть Нинкин папа и был человеком, сверх меры ценящим деньги, но посещение приюта вместе с местными журналистами и несколькими бизнесменами, нацеленное на этакую пиар-кампанию последних, его тронуло, и потом он вновь полвечера ругался – мол, зачем ему испортили настроение, заставив участвовать в подобном.

– Ненавижу жалость! А ничего не могу поделать! – разорялся он на весь дом. – Мне их всех жалко, черт возьми!

Софье Павловне вновь пришлось успокаивать супруга, а Нинке, Ирке и Сереже дядя Витя все время потом напоминал, как они должны быть благодарны своим родителям, в особенности ему, за более чем безбедное существование.

– Пойдем, – протянул мне руку Антон, и я вложила в его ладонь свои пальцы.

Мы неспешно двинулись по ведущей к Старому парку широкой дороге, по обеим сторонам которой словно пирамиды стояли невысокие разлапистые голубые ели. За кованым изящным забором виднелся сам усадебный дом нежного бело-лавандового цвета; вокруг зеленели газоны и росли в клумбах яркие красные цветы, между которыми притаились кажущиеся на солнце ослепительно белыми мраморные скульптуры. Несколько из них удалось восстановить, но большинство было сотворено нашими современниками. Папины друзья тоже принимали в этом участие.

Последний раз я была в этих местах давным-давно, в раннем подростковом возрасте, и потому все изменения видела только в новостях да на фото, а теперь вот выпал случай воочию посмотреть на отреставрированные исторические красоты.

Мы с Антоном, держась за руки, прошли через ворота и оказались напротив усадьбы, обращенной к живописному старинному парку, который начинался дальше.

– И как в ней только жили Болховицкие? – зачарованно поглядела я на величественное трехэтажное здание, главный фасад которого был украшен высоким шестиколонным портиком – и это навевало легкие ассоциации с эллинскими храмами. – Как настоящий дворец…

– Значит, они жили, как настоящие короли, – отвечал мне Антон, решительно ведя вперед.

Мы побродили немного по тропинкам, ветвящимся между ухоженными газонами и клумбами, и неспешно пошли по мощеной дороге, мимо кованых кокетливых фонарей и чугунных скамеек с прямыми, как у аристократов, спинками, к самому парку.

Старый парк был похож на сказочный дивный лес и так и манил к себе, обещая укрыть под густой кроной от лучей солнца и подарить немного прохлады и спокойствия.

Негромко пели птицы. Шелестели гривами высокие деревья – ветер, дуновение за дуновением, постепенно, почти незаметно, усиливался. И мне казалось, что я слышу неторопливый речной гул.

Воздух казался свежим; к тому же в нем витали, причудливо смешиваясь, едва уловимый цветочный аромат и неповторимый запах истории: когда-то давно в этом месте прогуливались барышни в платьях с кринолином, а их сопровождали учтивые кавалеры – непременно во фраках, со шляпами и белоснежными перчатками; или же неспешно бродил по тропинкам почтенный хозяин дома с семейством и многочисленной прислугой. Романтика!

Романтика – если ты не был бесправным крестьянином.

– Кстати, о королях и прочих аристократах, – усмехнулся вдруг Кей. – По словам Келлы, его прапрабабка была одной из Болховицких и жила в этой усадьбе до замужества.

Я рассмеялась. Подумать только!

– Представляешь, если бы мы сейчас оказались в начале двадцатого века, Келла был бы князем!