На волнах оригами

Нинка захлопнула дверь прямо перед носом родного отца, свирепая, как тысяча чертей. На Виктора Андреевича она тоже злилась. Папочка, решив заграбастать денежки тетки Эльзы, разрешил ей делать вид, что она встречается с Рылом! Нет бы, как настоящий отец, стукнуть кулаком по столу и сказать грозно, что его дочь – не продается. И чтоб ноги Рыла в их доме не было! И пригрозил бы лишить ее всех денег, забрать мобильник и шмотки из бутиков, выгнать из квартиры, в конце концов. А он стал потакать во всем! И мать ни слова против не сказала вначале. И эта сумасшедшая старая жаба – запала на Синего…

Едва Журавль вспомнила его, как непроизвольно сжала кулаки.

Катя оказалась права. Нина была слишком гордой, чтобы признать виноватой себя, а потому винила других с каким-то болезненным упоением, словно боясь сказать самой себе: «Это моя вина».

Гордыня никогда не скажет слов прощения и не простит сама.

Светловолосая девушка прижалась спиной к двери, слыша, как в коридоре разоряется отец. Взгляд ее упал на собственный письменный стол, на котором около принтера лежало детское пластмассовое колечко. Тигрицей Нинка бросилась к колечку, схватила и бросила о стену.

Колечко ловко отскочило и полетело в лицо разъяренной девушки – та чудом успела увернуться, а не то ходить бы ей пару недель с фингалом под глазом. От переполняющих эмоций Нинка зарычала. Дядя Витя озадаченно почесал маковку.

– Немедленно открой! – потребовал он, весьма озадаченный поведением дочери. Нина, конечно, не была сахарным ангелочком, но обычно вела себя иначе, зная его взрывной нрав и вообще всячески манипулируя. – Как ты смеешь вести себя так с отцом?

Угрозы на Нинку не действовали.

– Говори, что случилось? – занервничал Виктор Андреевич, стуча по двери. Та вдруг распахнулась.

– Отнеси в прихожую, – сунула в руки озадаченного отца туфлю Ниночка, и дверь вновь захлопнулась. Мужчина растерянно поморгал, не зная, что и сказать.

– Что случилось, Витя? – вышла в коридор сонная Софья Павловна.

– Соня, она совсем обалдела! Пришла, наорала на родного отца и закрылась в комнате, – стал рассказывать раскрасневшийся Виктор Андреевич, жестикулируя и махая туфлей. – А там рычала. Представь себе!

– Оставь девочку в покое, – посоветовала ему супруга, увернувшись от острого каблука, и забрала туфлю себе во избежание травмоопасных ситуаций. – Она уже взрослая.

– Не знаю, как для тебя, – нравоучительно произнес Виктор Андреевич, – а для меня мои дети навсегда останутся детьми. Которых я должен наставлять на путь истинный! Может быть, у нее с гармонями проблема? – спросил он Софью Павловну. Та весьма выразительно посмотрела на мужа, покачала головой и отправилась в спальню. Виктор Андреевич, последний раз глянув на дверь комнаты Ниночки и решив устроить с ней завтра содержательную беседу, дабы больше отцу дерзить не смела да и вообще вела себя подобающе, отправился следом за супругой. И пока думал, как бы половчее наказать дочь, дабы неповадно было держать отца за круглого идиота, заснул.

Нинка тоже заснула быстро – упала на кровать, обняв подушку, закрыла глаза и тотчас отправилась в царство Морфея. Снов она не помнила, но проснулась не то чтобы в хорошем настроении, но энергичная и какая-то бодро-злая. Она привела себя в относительный порядок и с остервенением принялась распаковывать сумки и раскладывать вещи, после вообще перетряхнула весь свой обширный гардероб и чуть ли не до блеска вылизала комнату, а затем, к немалому удивлению всей семьи, принялась за уборку всей квартиры, надо сказать, немаленькой.

– Это все мои методы воспитания, – сказал, сидя на диване, довольный Виктор Андреевич, с одобрением наблюдая, как дочь энергично носится по всему дому со шваброй в руках и нехорошо горящими глазами. Он был свято уверен, что такое поведение вызвано его профилактической беседой.

– Это какие же? – спросила Софья Павловна, гладя лениво разлегшегося посреди дивана Кота.

– Все просто, моя дорогая. Разговор между отцом и дочерью, – поднял указательный палец вверх глава семейства, не подозревая, что хитрая дочь в который раз обвела его вокруг пальца. – Искренний разговор.

Поздно осознав, что не стоило так разговаривать с отцом, который наверняка затаил обиду, Нинка, закапав глаза специальными каплями, пришла на покаяние первой, смиренно сложив руки на груди, попросила прощения и выдавила даже пару слез. Кипевший от негодования дядя Витя тотчас успокоился и великодушно простил дочь, для порядка полчаса прожужжав у той под ухом о правилах поведениях членов семьи и взаимоуважении между оными. Нина его не слушала, вставив незаметно в ухо наушник, и только лишь кивала изредка, а после убежала тратить свою кипучую энергию на продолжение уборки. В руках у нее все так и горело.