На Востоке

В салон-вагоне бледный Черняев играет лениво на мандолине. Не то он учится, не то сочиняет мелодию. Михаил Семенович кричит ему из коридора:

— Дай сюда мандолину! Разве так играют?

Он расстегивает шинель, садится на диван и ловко отхватывает какую-то песню или танец, глядя на Лузу полумертвыми от усталости глазами.

— Вот как надо играть, — говорит он, подмигивая.

Потом, становясь серьезным, отдает распоряжение на утро:

— Самолет.

— Сделано, Михаил Семенович.

— Погода там какая?

— Говорят, ничего.

— Теплое надо Лузе что-нибудь. Не в гости едем.

Сквозь дрему Луза слышит этот разговор и спрашивает:

— Куда еще это?

— Да ерунда. Километров с тысячу сделаем, и все. На самолете, не пешком. Спи.

*

Призывники, прибывшие в дивизию дней пять или шесть назад, ходили в дивизионный клуб на концерт. В первом ряду сидели оба гостя: пограничный и областной. Командир дивизии прилепился на краешке стула в седьмом ряду, рядом с Ушаковым, и все оборачивался к нему, спрашивал, интересно ли.

— Так точно… — больше ничего не мог выдавить тот от смущения.

Хотел было удалиться в задние ряды, но дивизионный похлопал по колену, шепнул:

— Все так начинали, ерунда. Стесняться некого.

После концерта пограничный старик рассказал, как в 1920 году били японцев, а областной доложил о строительной пятилетке.

В казармы возвращались строем и пели. Потом новички собрались в красном уголке и, вздохнув, заговорили о домах.

— Был бы я городским, вылез бы в люди, — сказал Ушаков, — а так ходу мне нет, не достигну.

— В танк хорошо попасть, специальное дело, — заметил Червяк, витебский. — Полная профессия на все руки.

— В пехоту загонят, — тихо сказал Ушаков, качая головой. — Грамоте не обучен, в комсомоле не был, — в пехоту загонят…

— Ныне и из пехоты что делают, — вступил в разговор Пестряков, тоже таежник, с Вилюя.

— Из пехоты в политику много ребят идет, сам видел. Из танков этих, так и знай, дорога твоя по хозяйственной части, в совхоз там или на фабрику. Химики — вот их чёрт не брал, — про них ничего не могу сказать. Моряк — тот фабричный человек, конница — это уж так и считай, что чекисты, а наш брат, пехота, по государственной, по гражданской части потом идет. В нашем сельсовете семь человек из пехоты. Один — организатор, другой — председатель, третий — бригадир, четыре инструктора.

— Не достигнем, — сказал Ушаков. — Взять если меня на совесть, так кругом на черной доске. Грамотность — нуль, партийность — полный нуль, общественная работа — опять нуль, — пойди-ка пробейся, ни черта не пробьешься.

Кореец Цой ударил кулаком по столу и заскрипел зубами.

— Давай рука, соревновать будем. Твоя-моя, не стесняй, тащить уперед, как сила есть. Если я назад дурак пришел, наша колхоза пропадай, никакой порядка нет, придсидатель не имеем. Я назад дурак не пришел. Когда я не придсидатель, колхоза пропадай. Мама скажи — иди назад, папа скажи — иди, иди, голова базара покупай.

— Этот выбьется, — с завистью сказал Червяк.

— Жилист народ.

— Учиться будешь? — спросил Ушаков.

— Усе время буду.

— Давай руку!

*

А утром проснуться нет никаких сил. Летчик Френкель, одетый в теплое, уже с полчаса сидит в салоне. Лицо его в поту.

— Тепло тут у вас, — говорит он Черняеву. — Прямо Сочи.

Михаил Семенович кричит из купе:

— A-а, воздушный адмирал! Здорово. Как погода?

— Что нам погода? Авиация — самый быстрый способ передвижения. Стало быть, нечего торопиться. Будет плохо — сядем, отдохнем.

Луза просыпается по-настоящему только в кабине самолета.

— Губернатором, наверно, легче было быть… — кричит он на ухо Михаилу Семеновичу, медленно записывающему в книжечку имена людей, которых он заприметил сейчас на местах.

— Не знаю. Не приходилось. Губернатором и ты был бы не плохим. Усы подходящие, — отвечает Михаил Семенович, продолжая писать: «Стекольный завод перебросить в город. Взять на прицел Демидова, с заводом справится и Варвара. У Винокурова — десять человек трактористов…»

— Куда теперь рубанем? — кричит в ухо Луза.

— Отдохни у Зуева, потом нагонишь меня в тайге.

Пока они летят на север, радио находит Янкова, Плужникова, Охотникова, шотманских свободных ребят и бросает их всех на прорыв дороги.

Михаил Семенович летит и думает об этом прорыве.

Пока не будет новой дороги, пароходы из Балтики и Черного моря повезут вокруг света спички, колбасу, цемент, крупу и трикотаж.

— До зарезу нужна дорога, — шепчет он. — На такой край шесть семь магистралей — и то не много.

— Что? — спрашивает Луза сквозь грохот мотора.

— Ничего, спи, — отвечает Михаил Семенович. — Вытянем, ни черта с нами не случится.

*

Дом Зуевых, названный в шутку «домом ученых», потому что в нем помещался, когда бывал в городе, Шотман, полон людьми, едущими на север или возвращающимися на юг.

С севера торопились на юг отпускники и областные уполномоченные, на север с юга спешили охотники, приисковые хозяйственники, инженеры, врачи и радисты.

Осень нагрянула ранняя, взбалмошная и все перепутала — пароходы вышли из графика, конный путь исчез до снега.