На все четыре стороны

Мы бродим по муниципальным домам поблизости от ямы в земле, будущей базы парламента, по дороге очищая почтовые ящики от листовок Шотландской социалистической партии («Легализуем марихуану сегодня!» – глюк по обкурке, ребята!). Я вежливо замечаю, что наши действия, вероятно, противозаконны. Он ухмыляется. Нет сомнений, что это самый радикальный политический демарш за всю его добропорядочную жизнь.

Эти дома – самые старые муниципальные постройки в Эдинбурге, и хотя они откровенно, вызывающе безобразны, они также чисты и опрятны, и в лифте пахнет лифтом. Несмотря на то что Эдинбург изо всех сил тщится выглядеть по-настоящему современным, передовым городом, его мидлотианское ^[86]сердце к этому не лежит. Оно противится урбанистическому гниению городского организма. Пусть Лит ^[87]превращен в подобие Годалминга ^[88]на море, пусть отцы города уснастили его самыми отвратительными образчиками казенной архитектуры по сю сторону Варшавского договора, но все это лишь оттеняет ошеломляющую красоту шотландской столицы.

Определенно, получить «На игле» ^[89]в качестве туристической брошюры было редкой удачей. Теперь японские туристы могут совершать прогулки «по уэлшевским местам» и наблюдать, как торчки стоят в очереди за своим традиционным метадоном у аптеки на Королевской миле, – она расположена прямо напротив Музея детства, и в этом, согласитесь, есть что-то символическое. И все же Эдинбург остается самым совершенным городом Европы. Окруженный холмами Брейд-Хиллз и скалами Солсбери, водами Лита и огромным вулканическим утесом, на котором стоит замок, он поистине выглядит как творение ангельских, а не человеческих рук. Естественно, в согласии со старой доброй традицией это означает, что его всегда ненавидели и презирали обитатели всей остальной Шотландии.

Эдинбург – наименее шотландское место в стране. Морнингсайдский ^[90]акцент звучит весьма любопытно, как если бы шведы пытались выдать себя за уроженцев Суррея. Благодаря своему остаточному снобизму и демонстративной честности Эдинбург всегда казался раздражающе южным, а не патриотически северным. Кроме того, на его улицах с ганноверскими названиями, где так много адвокатов, судей и социальных работников, очень трудно найти приют махровому национализму.

Последний всегда был скорее достоянием Глазго с его допотопным юнионизмом, троцкистскими лекциями и застарелой межплеменной враждой. Но один мой приятель из Глазго говорит, что они там еще меньше интересуются выборами. «Мы же за сорок миль от Эдинбурга. Нам плевать на эти игры властных кругов, на наших политиков с их дежурными улыбками. Все они одним миром мазаны».

И правда, Эдинбург – маленький инцестуальный городок, где все, кто хоть что-нибудь значит, тесно прилегают друг к дружке, точно складки на килте, образуя единый, однородный узор. Если вы сами вплетены в местную ткань, она видится вам как эффективное сообщество толковых людей, которые умеют добиваться нужных результатов. Если же вы смотрите на нее со стороны, она может казаться вам косным олигархическим союзом ханжей-карьеристов.

Как бы я ни старался относиться к Эдинбургу беспристрастно, мне это не под силу. Моя привязанность к нему держится не только на том, что когда-то меня, орущего младенца, вынесли из здешней больницы. Мои корни здесь. Это моя родина, если она вообще у меня есть, и я искренне и горячо люблю ее. Если вопреки здравому смыслу эта страна все-таки добьется независимости, я первый подам заявление на новый паспорт, потому что, к худшему или к лучшему, я шотландец, и не могу быть никем другим.

Но я также пассивный шотландец в том смысле, что экспат. Я гуляю здесь как турист, понимая, что эдинбургских номеров в моей записной книжке раз-два и обчелся. Я не считаю себя ниточкой, вплетенной в местную ткань. Может, это и правда моя родина, но для меня, как для девяноста миллионов из шотландской диаспоры, родина – это место, которое я покинул.

Когда я изучал приложение, посвященное великим шотландцам, которое эта газета ^[91]недавно выпустила для своих шотландских читателей, меня поразило то, как много моих соотечественников, направляясь к величию, взяли билет в один конец. Эти люди оставили по себе память в первую очередь не как шотландцы, а как замечательные инженеры, поэты, воины и художники. Список впечатляет – возможно, он даже вне конкуренции. Но сам факт его появления в печати лишний раз напоминает о шизофреническом недуге, которым страдает Шотландия: мы считаем себя выше других, но при этом нас гложет чувство собственной неполноценности. Неудивительно, что литературный герой с двойным именем Джекил и Хайд жил именно в Эдинбурге.