На всю жизнь

Я делаю усилие над собой, чтобы не кинуться ему на шею и не расцеловать.

— Вы, видно, очень любите вашего отца? — осведомляется у меня Тима, следивший за нами со своего места.

— А вы разве не любите вашего?

Он не успевает ответить мне, так как передо мною появляется тонкая фигурка Марии Александровны Рагодской.

— Ну что? Веселитесь, милая деточка? — осведомляется она. — Раскраснелась-то как. Ну и отлично, не скучно, значит. А вот вам еще кавалер, хотя и не танцующий. Но он просил меня представить его вам. Вот познакомьтесь: Борис Львович Чермилов.

Кто это? Да неужели!

Передо мною бледное, хмурое лицо; суровые глаза, продольная морщинка между бровями; черные усы, черные же, небрежно закинутые назад волосы; плотная, несколько согнувшаяся фигура в мундире гвардейской стрелковой части.

— Неужели это вы, «лесной царек»!

— Какой там «лесной царек»! Просто тень отца Гамлета. Не видите разве? — острит Тима.

Чермилов смотрит сурово, без улыбки и молча пожимает мою руку. И под его суровым взглядом исчезает веселье Тимы и мое.

— Так вы офицер? А я и не знала, — стараясь вовлечь его в беседу, начинаю я.

Но он, по-видимому, неразговорчив.

— А как поживает мой знакомый, Мишка? — продолжаю я.

— Благодарю вас. Хорошо.

За ужином мы сидим рядом и оба молчим. Если бы не Тима, можно было бы умереть со скуки. Милый мальчик старается вовсю, развлекая меня. Но на Чермилова он поглядывает сурово. Да и все здесь как-то точно сторонятся «лесного царька».

— Мрачная личность, — шепчет мне Тима.

Но мне почему-то жаль Бориса Львовича. Не может же без причины быть одиноким и грустным такой еще молодой человек. И когда «Солнышко», прощаясь с офицерами, приглашает их заглядывать к нам, я шепотом напоминаю ему о Чермилове.

И его приглашают тоже.

* * *

Теперь каждое воскресенье у нас «журфиксы». Полгорода собирается в нашей гостиной. Старшие играют в карты, в шахматы; «Солнышко» — ярый шахматист и предпочитает игру в шахматы всем другим развлечениям.

У нас бывают офицеры: Невзянский, Тима Зубов, Линский и Чермилов; бывают знакомые барышни — мои сверстницы и их братья.

Молодежь устраивает шумные игры, поет хором, читает «кружком» новую повесть или танцует под фортепиано.

Душою общества всегда является Дина Раздольцева. Она еще подросток и не выезжает на настоящие вечера, но к нам ее отпускают в сопровождении фрейлейн Вульф.

Дина всегда вносит с собою какую-нибудь новость. Научить наших ребятишек какой-нибудь шалости: подсыпать в чай немке табаку, раздразнить яростного козла Сеньку на кухне — вот ее обычные проказы. Дети от нее в восторге. С ее появлением начинается суета. Я, Вольдемар Медведев с его младшей сестричкой Соней, веселая Маша Ягуби и Тима Зубов присоединяемся к скачущей Дине. Оба мои братишки не отстают от нас. В сущности, мы, взрослые, такие же дети, и с не меньшим удовольствием играем в жмурки, визжим и беснуемся.

Татя всегда корректна и в меру оживлена в такие минуты. Сдержанными и как будто негодующими кажутся три сестрички Петровы.

— А вы, m-lle, очень подходите к Дине, — язвит старшая.

— О, вы так схожи натурами, — вторит средняя.

— Вы не перейдете на «ты»? — невинно выпевает младшая.

— Присоединяйтесь к нам! — кричу я им.

— Как это можно! Мы не маленькие, чтобы беситься.

— Старые девы! — говорит Дина и презрительно оттопыривает губы.

— Ну их! Не зовите их, Лидок. Без них веселее, — решает она.

Но я, отлично помня слова мамы-Нэлли держать себя равно любезной хозяйкой и с симпатичными, и с несимпатичными мне людьми, присаживаюсь к сестричкам и завожу с ними разговор на «высокие» темы.

А из угла комнаты на меня устремляется пара настойчивых черных глаз, упорных, угрюмых и суровых.

Борис Львович Чермилов целые вечера просиживает молча в нашей гостиной, перебирая альбомы и односложно отвечая на предлагаемые ему вопросы. Нам редко приходится переброситься с ним двумя-тремя словами, но его глаза всюду. И этот упорный взгляд невольно будит во мне сочувствие и жалость.

«Бедный юноша! Какое горе таится у него на сердце под расшитым галуном гвардейским мундиром?» — думаю я.

— Monsieur Тима, он всегда был таким? — обращаюсь я к своему новому приятелю, зачинщику всяческих шалостей и проказ.

— Вы про тень отца Гамлета? Что и говорить, мрачная личность, — отвечает он и машет рукою.

— О, какой он таинственный и необыкновенный! — восторгаются три сестрички.

— Ого! — хохочет Вольдемар. — А по-моему, козел Сенька много таинственнее. Уж этот-то не говорит ни слова.

— Перестаньте, — сержусь я. — У Чермилова какое-то горе, а над горем смеяться грешно и стыдно.

— Ну, уж и горе! Сомнительно что-то. Да он и в колыбели был таким.

— А вы его знали в колыбели? — подскакивает Дина.

— Батюшки, испугался! Караул!

И Володя Медведев со смехом лезет под диван.

* * *

— Господа! В средних губерниях голод. Крестьяне и их дети едят хлеб с мякиной. И я предлагаю к Рождеству устроить благотворительный базар, вещи же для этого базара делать собственными руками.

И Дина, запушенная снегом, влетает в прихожую в сопровождении своей длинной саксонки.