На взлет идут штрафные батальоны. Со Второй Мировой – на Первую Галактическую

Вскоре по лагерю носились уже трое ящеров, двое взрослых и один рептилий ребенок, надо полагать, доводящийся Сапегину и его «крестнице» «внучкой». К этому времени беззлобных крокодилов окончательно перестали бояться как добровольцы, так и бывшие пленники. И более того – по какой-то причине ящерки буквально «липли» к освобождённым из научных центров людям. Может быть, оттого, что эти люди казались им похожими на самих себя? Такие же спокойные, такие же молчаливые, точно так же замирающие, когда нет никакого дела, и способные сидеть без движения, просто наслаждаясь солнечным теплом…

А в начале второй недели произошло чудо. Годзилка подошла к кухне вместе с «дочкой» и «внучкой» (отчего-то, видимо из-за женского рода ее имени, ее так и продолжали считать «девочкой»), привычно дожидаясь, пока не закончится людская очередь. А когда дождалась, подошла к повару, ткнулась мордой ему под мышку и пробурчала:

– Рррыб… Ыхыррр…

Повар сначала ничего не понял, погладив рептилию по радужно отливающей башке:

– Ну, где я тебе рыбу возьму?

– Рррыб… Рррыб… – ящерица жалобно посмотрела на повара.

– Твою мать! Мужики, она говорит! – заорал от удивления человек.

Так случайно и выяснилось, что прирученные ящеры умеют разговаривать. Правда, плохо, с большим трудом. Шипящие и рычащие звуки у них получались, а вот гласные они немилосердно растягивали. С сонорными звуками дело обстояло и вовсе никак. «М», «Н», «Л» – не позволял артикуляционный аппарат. Насчет мышления тоже было не очень понятно. Скорее всего, чуть лучше, чем у обезьян. Можно, например, дать приказ:

– Отнеси туда мешок.

Рептилия и отнесет. А вот вывалить из мешка землю уже не догадается. Приказа не было. Такое, вот сугубо конкретное мышление. Видимо, те, кто их создал, каким-то образом тренировали своих «солдат» перед тем, как выпустить в бой. А возможно, дело было в чем-то ином.

Благодаря ли труду, благодаря ли полюбившимся всем «зверюшкам», но реабилитанты постепенно начали приходить в себя. Они все еще пугались громких звуков и резких движений. Они все еще предпочитали молчать и прятать глаза. Но постепенно и на их лицах начали появляться улыбки. Сначала робкие и настороженные, затем все более смелые и открытые.

Перелом случился, когда произошел несчастный случай. Причем перелом во всех смыслах этого слова.

В тот вечер отец Евгений обходил свою «епархию», когда вдруг запиликал его комм. Годзилки-на «дочь» (то есть, средняя из живущих в лагере ящериц) забралась в одно из полуразрушенных зданий и свалилась с высоты пятого этажа в раскрытую шахту лифта. И сейчас орала там нечеловеческим голосом. Пришлось срочно проводить спасательную операцию. Вытащили ее быстро, но оказалось, что скотинка сломала при падении обе задние лапы, отчего и орала.

Ну, что в таких случаях делают? Проще было, конечно, пристрелить, но рука ни у кого не поднималась, особенно после того, как онизаговорили. Пришлось спешно переквалифицироваться в ветеринаров. Собственно говоря, ничего сложного, лубки наложить, да и дело с концом. Остальные же обе-две чешуйчатые собрались подле медицинской палатки и стали внимать воплям раненой родственницы-подруги.

Вот тут-то священник наконец и познакомился с Марком, о котором совершенно позабыл из-за всех произошедших событий. Юноша ассистировал при операции. Кибердок кибердоком, а надежнее человеческих рук все одно ничего нет.

Познакомились – и вечером сидели вдвоем у ритуального «костра дружбы».

– Последнее, что я помнил, что понимал, – это Дина. Я никогда ее раньше не замечал. Она была… была какой-то внешней.Понимаете, отец Евгений? Есть внутренние люди, которые живут внутри тебя, а есть внешние. Они как манекены, как декорации для внутренних. Дина стала вдруг внутренней. Когда и как – я даже и не понял. Просто я ей держался. Одной ей держался. Каким-то шестым чувством я понимал, что я живу, пока она жива. Потому что все остальные мои внутренние – мама, отец, сестренка, друзья, – они все уже погибли, уже не существуют. Их уже нет. А Дина была еще жива. В один момент я вдруг подумал, что они, умершие, живы, пока живут внутри меня. И если я умру, то умрут и они. В какой-то момент я тоже собрался умереть, чтобы присоединиться к моим мертвым. И тут вдруг понял, что Дина останется одна. И я попросил прощения у мамы, у отца, у сестры с друзьями. Мертвым – мертвое, а я пока жив. А раз я жив, значит, я должен стать для Дины этим единственным внутренним человеком. Разве можно жить, когда внутри у тебя никого нет? Вы понимаете меня, батюшка Евгений?

– Нельзя, – помолчав, ответил священник. – А где сейчас Дина?

– Она так и не пришла в себя. Ходит как робот, ест на автомате. И молчит, молчит, молчит… А раньше говорила без остановки. Раньше она была совсем другая.

– А какую ты ее больше любишь?

Марк долго молчал, глядя на пляшущие языки костра. Искры взлетали вверх и превращались в звезды. А звезды падали вниз, обращаясь искрами…

– Обоих. То есть, обеих, конечно.

– Какая она, Марк?

– Красивая. Я видел ее… без одежды. Она…

Священник не увидел в темноте, но догадался,

что Марк покраснел.