На Забайкальском фронте

«Тихая» должность писаря-каптенармуса вполне устраивала Костюкова. Правда, в детских мечтах об армии он видел себя не иначе как на лихом донском скакуне с обнаженной саблей в руке или в красивом строю автоматчиков, шагающих по Красной площади. Но мечты — одно, а действительность — другое. Попав в полк, он сразу же почувствовал, что солдатская служба куда труднее, чем ему казалось, и с его силой хорошим строевиком не станешь. Значит, остается одно — нестроевая служба. Тут не потребуются сильные мускулы и богатырское здоровье.

Не откладывая дело в долгий ящик, старшина пошел к майору Кулишу согласовать вопрос о своем писаре-каптенармусе, а Костюков тем временем занял за столом свое «будущее место» и, пока нечего было делать, начал писать письмо матери, что благополучно прибыл в часть, похвастал, что получил уже приличную должность.

Но дописать письмо солдату не пришлось. Вошел старшина и рассеянно сказал, что из его затеи ничего не получается: командир решил зачислить Костюкова в строй, в орудийный расчет.

Такое решение командира Костюкову конечно же не понравилось. Он повернулся к окну и, рассматривая сквозь забрызганные дождем стекла оголенные ветром деревья, думал: «Чем же вызвано такое решение? Уж не сердит ли командир за что-нибудь на отца?»

Начались горячие дни боевой учебы. Подъем вместе с солнышком, физзарядка, классные занятия, выход с орудиями на учебное поле в широкую падь, что тянулась между сопками. Трудновато было красноармейцу Костюкову в первые месяцы воинской службы. Ведь он был не просто солдатом, а сыном героя, и это накладывало на него особую ответственность. Сын героя должен быть достойным своего отца. Вот и тянись. Там, где было в его силах, он старался не ударить лицом в грязь: первым выбегал на физзарядку, отлично отвечал на политических занятиях, превосходно знал уставы, материальную часть пушки. Но когда доходило до физподготовки или тактики, Костюков мрачнел и опускал руки.

Вызовет его младший сержант Койшегулов к турнику, подаст команду подтянуться, а он повиснет «колбасой» висит. Одни ему сочувствуют, а другие, может быть, и подсмеиваются: «Вот, дескать, герой…» Не лучше выходило и на тактических занятиях. Как-то расчет начал перекатывать орудие. Костюков тоже помогал «по силе возможности». Вдруг наводчик Дутов кричит ему:

— Полегче, полегче, богатырь, колесо сломаешь!

И все засмеялись.

Но досаднее всего для Костюкова было то, что командир — тот самый командир, которого так хвалил отец, — совершенно не стремился поддержать его авторитет. Наоборот, он даже сам, как казалось солдату, частенько подставлял его под удар.

Однажды в часы самоподготовки ефрейтор Иванов занимался у перекладины с отстающими солдатами. В их числе был, конечно, и Костюков. Он уже успел несколько раз «повисеть» на турнике, тщетно пытаясь подтянуться, и вот снова подходила его очередь. Солдат готов был провалиться сквозь землю, только бы избавиться от такого испытания. Ведь опять придется краснеть не столько от натуги, сколько от стыда за собственную немощь.

И вдруг передышка. Его подзывает к себе младший сержант Койшегулов и направляет как художника в помощь редактору стенгазеты выпускать очередной номер. Прощай, турник!

Но Костюкову недолго пришлось помогать редактору. Пришел командир, укоризненно сказал:

— Неудачно вы подобрали себе художника.

— Почему же? Он хорошо рисует… — пояснил редактор.

— Об этом я знал еще год назад. Вот если бы вы помогли ему стать своего рода художником на учебном поле — я бы от души поблагодарил вас. — Майор повернулся к Костюкову и сухо, официально сказал: — Красноармеец Костюков, вас ждут спортивные снаряды.

Пришлось снова идти к турнику и снова, в который уж раз, тренировать свои мускулы, испытывать волю.

С приходом зимних холодов учиться стало еще труднее. Костюков приметил: чем хуже погода, тем она больше нравится командиру. В степи гуляет вьюга, метет сизая поземка. И ногам холодно, и руки зябнут. Засунет Костюков подбородок поглубже в воротник, чтоб потеплее было, вдруг слышит голос майора:

— Выше голову! Что нам ветер-то? Ведь он без сучков… — А потом подойдет поближе и скажет: — Держись, казак, атаманом будешь! — И так сверкнет своими черными задорными глазами, что невольно подумаешь: такому человеку действительно сам черт не страшен. Вот бы таким родиться!

В конце января дивизион начал собираться в зимний лагерь. Морозы стояли лютые. И в такое время предстояло больше недели прожить в чистом поле. Костюков думал об этом выезде с трепетом в душе. Он боялся не трудностей, которые ему придется пережить, а того, что вдруг не выдержит этих трудностей, простынет, заболеет гриппом, станет обузой и окончательно подорвет свой авторитет. «Вот так сын героя», — скажут потом солдаты.

Накануне выезда у Костюкова появилась небольшая надежда на «спасение». По графику подошла его очередь дневалить, и он должен был остаться в казарме. Но майор Кулиш, посмотрев список внутреннего наряда, сказал старшине своим твердым голосом: