На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Размочив в рюмке хлебный мякиш. Мелхисидек задумчиво пожевал его беззубыми деснами.

Закончил твердо – без возражений:

– Самый умный в губернии – жандарм…

Какое-то загадочное кольцо, слабо щелкнув, незримо замкнулось перед Мышецким: губернатор – Конкордия Ивановна – преосвященный – и жандарм.

Наугад он сказал – вроде бы равнодушно, более для проверки впечатления:

– Странная особа – госпожа Монахтина. Просила денег…

– А ты – посули и не дай. У нее и своих хватает!

– Но она как будто обиделась на меня?

– То баба, – резко ответил Мелхисидек. – Ты баб не впутывай…

И кольцо вроде бы снова разомкнулось.

– Как жить-то думаешь? – спросил Мелхисидек сурово. – С чего начнешь-то?.. Всяк по-разному. Иной деревья сажает, другой (был тут такой) городовых на флейте играть учил… Ну, а ты какую бомбу под Уренск наш заложишь?

Мышецкий заговорил о мужицком хлебе, о куколе, о переселенцах и с первых же слов понял, что угодил точно в цель.

– Согласитесь, что это преступление, – сказал он. Грубо выругавшись, преосвященный встал и ударил клюкою в пол.

– Шуты, вопленики! – выпалил яростно он. – Что они знать могут? А я мужика насквозь вижу… Сам из мужиков вышел!

Мышецкий осторожно подлил масла в огонь:

– Но его превосходительство Симон Гераклович…

Этого было достаточно:

– Ну, он – дурак! Ему только и место на сенате. А ты-то, князь? Думаешь ли?

– Я больше осматриваюсь, ваше преосвященство. Мелхисидек приник – лицо к лицу – к Мышецкому:

– Послушь меня! Доколе же земля под ногами томиться будет? Она зерна просит, а мы кал в нее кидаем… Эвон, князь, взгляни с колокольни: сколько еще – не пахано, не сеяно. А мужика мы прочь гоним! Не даем к земле притулиться.

– Но переселенцы, ваше преосвященство, – снова прицелился Сергей Яковлевич. – Но опасность эпидемии….

И острие клюки расщепило паркетную плашку.

– Не сметь мужика обижать! – выкрикнул Мелхисидек. – Он добро несет, он сеет, от мужика Русь пошла… А его, как собаку худую, по степу гоняют, негде головы преклонить. Пока мужик плох – и Россия худа будет!

Мелхисидек сел и опорожнил рюмку. Сделался спокоен. Что это было – неистовство или притворство, так и не понял до конца Сергей Яковлевич и решил терпеливо выждать.

– Вот ты, – снова начал архиепископ. – Пришел ты ко мне – спасибо! Ну, а что ты сказал мне умного? Каков ты есть? Другой бы хоть напился – эвон добра сколько!

Мышецкий улыбнулся, и брови Мелхисидека насупились.

– Улыбаешься, – сказал он. – Ну-ну, улыбайся… Роздали министры Россию по кускам своим племянникам. Сели вы мужику на шею – и любо вам!

Преосвященный отодвинулся от вице-губернатора.

– А я начальства не люблю, – досказал он. – И так полагаю: между царем и народом никого не должно быть… Ты тоже, князь, лишний!

Молчать далее становилось опасно. Сергей Яковлевич заговорил – намеками, догадками, часто запинаясь. Он и сам не мог еще уяснить до конца положения в губернии. С трудом настроил свою речь на убедительный лад (в основном – хлеб, переселенцы, грязь, нищета) и закончил ее словами:

– Ваше преосвященство напрасно ломали передо мной копья в справедливом негодовании. Я тоже, как и вы, полон желания помочь всем несчастным и обездоленным. И я счастлив отныне, что смогу видеть в вашем преосвященстве своего ревностного единомышленника…

– Ишь ты завернул как! – сказал Мелхисидек, удивленный таким оборотом дела. – А ты – не глуп вроде…

– И мне, – продолжал Сергей Яковлевич, – необходима лишь твердая уверенность, что вы поможете мне в моих начинаниях.

Преосвященный хмыкнул:

– Да у тебя же и конь еще не валялся!

– Моему коню еще не пришло время валяться. Я только прошу вас поддержать меня своим духовным авторитетом, когда я примусь за дело…

Два голубя, воркуя, уселись на подоконник. Мелхисидек напряженно и мрачно следил за их поцелуями.

– Жаль, – сказал он, – жаль…

– О чем вы? – спросил Мышецкий.

– Помру вот… скоро! – И совсем неожиданно закончил: – Ежели, князь, жандарм на твою доску станет – ну, куды ни шло, я подкачну вас. А ежели нет…

Он снова надолго замолчал.

– Тогда? – напомнил Сергей Яковлевич. Мелхисидек бросил в голубей коркой, стал горячо просить:

– Слушай, князь, понравься жандарму… а? Понравься, милый. Жандарм-то с головой мужик, не с пенька сшибленный!

«Что за нежная любовь между ними?» – задумался Сергей Яковлевич и согласился:

– Я не знаю, сумею ли я понравиться начальнику губернского жандармского управления, но встретиться с ним я вам обещаю, ваше преосвященство!..

Возвращаясь с монастырского подворья, Мышецкий решил повидаться с Иваном Степановичем, который поселился в гостинице «Золотой якорь» (в просторечии – «Золотая вошь»). Князь был раздосадован по многим причинам, не мог оформить обилия впечатлений, потому и говорил отрывочно, раздраженно.

Кобзев молча слушал его, чесал бороду, покашливал.

– Вы растеряны, – заметил он Мышецкому. – И мне понятна ваша растерянность. Пошлость ведь имеет громадную силу. Об этом очень хорошо сказал еще Щедрин… И она всегда застает свежего человека врасплох. Она сминает его, вяжет. По рукам и по ногам. Старается сразу же подчинить его себе… Но есть – выход!

– Какой же?