На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

— Нет, — отозвался Попов, — я не могу… Я слишком люблю вашу сестру.

Он вдруг встал, раскинул руки, обвел стены в сафьяновых фолиантах, лицо его просветлело.

— Все равно, — сказал он торжественно. — Я самый счастливый человек на свете… Вот они, мои сокровища! Великие мужи мира сего! Я недостоин созерцать вас. Но вы… Вы укрепляете дух мой!..

Их позвали вниз — к чаю. В гостиную, широко позевывая, вышел откуда-то из потемок статный красавец, которого Сергей Яковлевич знал еще по Петербургу. Это был граф Подгоричани, служивший в кавалергардах. Судя по всему, он чувствовал себя на даче Поповых как в родном полку. Тонкие, в обтяжку рейтузы кавалериста бесстыдно подчеркивали ту часть его тела, которую прогрессивное человечество находит нужным укрывать от докучного любопытства.

Сергей Яковлевич со значением посмотрел на сестру, и она поняла его взгляд, полный укоризны.

—Друг нашего дома, — сказала Додо и тихо добавила: — И… Петин друг!

Бедный Петя совсем сгорбился за столом, машинально дул на горячую ложечку. Подгоричани, на правах знакомца, сунул Мышецкому руку, на которой не хватало двух пальцев, откушенных лошадью (или потерянных в рубке, как заявлял он).

— Рад видеть вас, князь. Давненько в наших палестинах?

И, не дождавшись ответа, раскрыл буфетные дверцы. Послышалось тяжелое бульканье ликера. Подгоричани крякнул и снова появился перед столом, оглядев притихшее семейство ясными, наглыми глазами.

— А вы, граф, все еще в полку? — спросил Мышецкий с вызовом, быстро бледнея.

— Конечно!

— Хм, странно…

— Чего же странного?

— Странно, что вас еще не выгнали…

Чувствуя назревающий скандал, сестра перехватила поднос из рук горничной:

— Идите, милая. Остальное я сделаю сама…

Додо была растеряна, и Мышецкому стало жаль ее. Сергей Яковлевич решил пренебречь всем, дружески повернулся к своему шурину:

— Я хотел бы поговорить с вами, Петя.

— Отчего же… Может, выйдем в бильярдную?

— Говорите здесь, — громко сказал Подгоричани. — Я не буду прислушиваться…

— Дело в том, — начал Мышецкий неуверенно, — что мне нужны деньги. И на этот раз — немалая сумма…

— Кстати, — вмешался Подгоричани, — мне тоже нужны деньги.

Мышецкий оттолкнул от себя чашку, и рыжие потоки чая заплеснули скатерть. Он сорвал с груди салфетку и, скомкав, швырнул ее через весь стол в лицо графу Подгоричани.

— Авдотья! — потребовал он. — Усмири его… Додо поднялась из-за стола.

— Анатоль, — сказала она, — вы же благородный человек! Петя осмелел:

— Анатолий Николаевич, как вам не стыдно? А еще дворянин! Неужели вам не зазорно проживать на мой счет? Эх, вы…

Подгоричани встал, направился к дверям.

— Я же отдам!.. — заявил он с порога.

Мышецкий долго сидел над опрокинутой чашечкой, мучительно страдая.

— Вот так и живем, — снова заплакал Петя.

— Я не виновата, — ответила Додо.

— Быть по сему, — вздохнул Мышецкий, поднимаясь. — Ладно, покажите, где приготовлена постель для меня…

День сегодня был слишком богат событиями, и он сильно устал. Князь добрался до отведенных ему покоев, быстро уснул.

Ночью к усадьбе подошли волки и, сев на тощие подмороженные зады, дружно обвыли обитателей этого дома.

5

Денег у шурина он все-таки занял и утром вернулся в город, чтобы встретить Алису.

На вокзале Мышецкий наскоро перекусил в буфете (завтракать у Поповых он отказался, ссылаясь на диету) и поспешил на перрон. Ждать пришлось недолго: сверкающий локомотив, устало вздыхая после дороги, плавно подкатил запыленные вагоны.

Сергей Яковлевич был настроен несколько торжественно, на любовный лад. Встреча с Алисой рисовалась ему чем-то волнующим и праздничным. Князь был молод, здоров и тосковал по недавно обретенному супружескому счастью.

Двери заветного вагона распахнулись, Мышецкий в нетерпении подался вперед, снял цилиндр, приосанился, взмахнул тростью. «Ну, сейчас, сейчас!..»

И вдруг — о ужас! — перед ним запрыгали котелки и тросточки близнецов фон Гувениусов, в глазах князя запестрело от мелькания их панталонов в мелкую клетку. Божий свет померк, и сразу все сделалось пустым и безразличным.

Алиса издали тянула к нему руку с зонтиком.

— Serge, Serge! — звала она.

Сергей Яковлевич уже растерял приготовленные слова.

— Наконец-то, — вот и все, что он смог сказать.

Еще вчера он распорядился подогнать к вокзалу карету — свою, старенькую, но вместительную. Фон Гувениусы уже качались на мягких подушках, захлебываясь от восторга.

Мышецкий тут же выставил их обратно:

— А ну — брысь, судари! Здесь сядет кормилица… Они прыгали вокруг него, как восторженные лягушки:

— А куда же нам? А как мы?

— Куда вам? — переспросил Мышецкий надменно.

В нем вдруг заговорил столбовой дворянин, идущий от князей черниговских, — униженная гордость встала на дыбы:

— Для вас, молодые люди, уже приготовлены запятки!

Он захлопнул дверцы перед их носом. Алиса не ощутила его холодности при встрече, и это было неприятно Сергею Яковлевичу тоже. Он отомстил ей тем, что только в карете соизволил взглянуть впервые на младенца.

— Как часто вы даете ему грудь? — спросил он кормилицу.

Та в ответ только потрясла головою, и Мышецкий с упреком повернулся к жене: