На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

— Благодарю вас, — он опустился в кресло. Мясоедов, садясь напротив, протянул руку и свел жесткие пальцы на колене Мышецкого — это был дружеский жест приязни и одобрения.

— Ну, князь, — начал сенатор, — я не думал, что вы так еще молоды. И это очень хорошо, ибо стариков здесь не нужно… Витольд Брониславович, — окликнул он, не вставая, — распорядитесь насчет чаю!

Они пили чай и беседовали.

— Я вынужден был прожить здесь анахоретом, — рассказал Мясоедов. — Принимать людей почти невозможно, ибо любой неосторожный шаг в Петербурге могут истолковать как проявление излишнего либерализма. К тому же существует опасность — нарваться на предложение взятки… Но вас я дожидался специально, чтобы поставить в известность относительно некоторых обстоятельств!

— Я вас слушаю, Николай Алексеевич…

— Законность и правосудие, — продолжал старый сенатор, — находятся здесь лишь в зачаточном состоянии. Что же касается аборигенов, населяющих южные просторы края, то у них вовсе отсутствует правовое начало и суд вершится по дикому степному произволу. Детей отдают в рабство, женщин — на растление. Здешние публичные дома наполнены киргизками и калмычками…

— Каково же спасение? — спросил Мышецкий.

— Я тоже думал об этом… Но, понимаете, князь, выдвижение разумной законности снизу нежелательно, а сверху — ошибочно. Какой-то заколдованный круг! Однако вам предстоит очень многое взять на свою ответственность и рассудить самолично, как вы сочтете нужным…

— Простите, — перебил его Сергей Яковлевич. — Я думаю, что юридическая объемность моих прав, как начальника, будет в этом краю гораздо больше, нежели в европейских губерниях, где законность лучше налажена?

— Пожалуй, что — да!

— Но, в таком случае, поддержит ли Петербург мои начинания — при условии, что я буду стремиться исключительно к благим мерам?

Мясоедов покряхтел, взъерошил мохнатые брови.

— Несомненно! — заявил он. — Ревизия, проведенная мною, уже достаточно вскрыла ту мерзость и запустение, каковые обнаружились в Уренской губернии. Доклад у меня готов, и, надеюсь, он произведет нужное действие… Я не берусь отвечать за ваше министерство, но сенат, мне думается, согласится развязать вам руки в благих начинаниях!

— Очень хорошо, — улыбнулся Мышецкий, порозовев. Мясоедов раскрыл портфель, долго копался в его недрах, наполовину заполненных нотными листами.

— У меня заготовлен для вас один брульон, — сказал он. — Так лишь, скороспелые наметки… Перечень людей, виновность которых ревизией не обоснована, но она — предположительна! То, что плевелы надлежит выдирать с корнем, этому, князь, вас учить не нужно. Вы и сами знаете…

Сергей Яковлевич кивнул и спросил откровенно:

— Позволено ли будет мне применить по отношению явно непригодных чиновников статью восемьсот тридцать восьмую? Параграф статьи третий!

Мясоедов встал и, подойдя к иконе, поправил пляшущий огонек лампадки. Заодно и бормотнул молитву. Вернулся обратно к столу, сел.

— Я не сторонник «третьего пункта» 1, — высказался он. — Ибо в нем кроется оправдание самодурства. Но… положение в губернии исключительное, и либеральничать не советую. Действуйте без колебаний!

— Николай Алексеевич, — предупредил его Мышецкий, — не подскажете ли вы, на кого я могу опереться в губернии?

Сенатор бросил портфель на стол, крепко сомкнул бледные пальцы с раздутыми венами. Помолчал, соображая.

— Пожалуй, — начал он, — пожалуй… такого человека вы не найдете!

Мышецкий так и отшатнулся:

— Но это же невозможно! Плевелы растут среди злаков, но никогда злаки не растут среди плевел… И я не желаю сошествовать на эту губернию с небес, аки Иисус Христос, дабы только рассудить и покарать. Люди должны быть честные, добропорядочные, умные!

— Вы еще молоды, князь, — заметил Мясоедов с грустью.

— А что — губернатор? Я слышал…

— От кого? — сразу поставил вопрос сенатор.

Об императоре Сергей Яковлевич умолчал и ответил:

— Но ваш чиновник особых поручений Пшездзецкий…

— Пустое! — отмахнулся сенатор небрежно. — Впрочем, вы и сами его увидите… Влахопулова вам следует повидать сразу же, чтобы сомнений у вас не оставалось!..

Когда Мышецкий откланялся, сенатор задержал его.

— Последнее, — сказал он, — и едва ли не самое главное! Через вашу губернию пройдет волна переселенцев. Это несчастные люди. Правительство пыталось помочь им, но еще больше запутало дело… Скоро весна, и переселенцы любят это время. Уренск для них вроде перевалочной базы: здесь они тратят последние деньги и, не в силах двигаться далее, здесь же оседают, чтобы пополнить собою погосты.

— Что же вы предложите, ваше превосходительство?

— На этот раз ничего: выкручивайтесь как знаете. На благотворительность не рассчитывайте. Уренские толстосумы строят церкви, но нищему куска хлеба не подадут… Ну, ладно!

Сенатор привлек Мышецкого к себе, поцеловал в лоб и перекрестил его широким жестом:

— Идите! Да воздастся вам…

Сергей Яковлевич появился на крыльце гостиницы, и к нему сразу же подскочил юркий человечек неопределенного возраста и чина, умудрявшийся ступать по грязи, не пачкая ботинок.