На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Огурцов же, напротив, исходил не от литературы, а от самой печальной русской действительности.

— Разве же так делают, ваше сиятельство? — сказал он с упреком. — Кто же платит подрядчикам деньги сразу? Дождутся дождей по осени, коли мостовая жива — тогда и платят.

— Ладно, — отозвался Мышецкий. — Колесо уже закрутилось. Не будем его останавливать…

В этот день Сергей Яковлевич, чтобы отвлечься от событий и служебных неурядиц, впервые ужинал в ресторане «Аквариум».

Неподалеку от него сидел рыжеватый человек высокого роста: гладко выбритое лицо его было отменно спокойно. Он поднял над головой длинный указательный палец и сказал официанту сиплым голосом:

— Еще бутылку, и — все! пора шабашить…

Сиплый голос довершал облик этого человека, и Мышецкий сразу догадался: «Вот он — Виктор Штромберг, прибывший недавно в губернию!»

Их глаза встретились, и Штромберг выдержал на себе иронический взгляд вице-губернатора.

— Ваше здоровье, — вдруг заявил он с легкой издевкой и даже поклонился, как доброму знакомцу.

Сергей Яковлевич обыскал глазами весь зал ресторана, пытаясь обнаружить хоть одного филера. Но… нет: сидела лишь чистая приятная публика, про которую такого никогда не подумаешь.

И князь был вынужден признать, что дело политического сыска поставлено Сущевым-Ракусой в губернии преотлично.

Только — совсем неожиданно — шевельнулась под черепом одна мыслишка: «А может, филеров и быть не может? Может, этот Штромберг зачем-то нужен жандарму?..»

В дверях ресторана показалась парочка: Монахтина с Ениколоповым, и Мышецкий невольно залюбовался ими — слов нет, и женщина и мужчина были красивы, свободно и гордо несли они свои нарядные одежды.

Конкордия Ивановна мимоходом успела шепнуть:

— Что мне сказать Мелхисидеку, князь?

— На днях я дам определенный ответ в отношении этого озера. Но не торопите меня с Байкулем… Прежде я должен повидать султана Самсырбая!

Около полуночи Мышецкого разбудил звонок домашнего телефона. Просунув нога в туфли, расшитые бисером (подарок заботливой Алисы), он спустился вниз — к трубке телефона.

— У аппарата — вице-губернатор!

— Извините, ваше сиятельство, — сообщили ему с пристани, — но вы сами просили обрадовать вас в любое время…

— Лед?

— Да, лед тронулся. Река пошла!

— Великолепно. Берегите баржи ото льда. Самое главное — баржи…

Он постоял возле открытого окна, прислушиваясь к шуму ледохода. «Как это удачно!» — думал, взволнованный. И вдруг опять его позвали к телефону: на этот раз звонил командир казачьей сотни линейной службы.

— Это вы, князь? Есаул Горышин… Гонцы, посланные вами в степь, только что вернулись!

— А что — султан?

— Завтра султан будет в городе…

И всю-то ночь река ломала ледяной покров.

5

Султан разбил свои громадные шатры в дачном урочище за Кривой балкой, где шелесты тростников напевали ему о приволье степей.

Мышецкого наряжала сама Алиса: снова был расправлен блестящий мундир камер-юнкера, белые штаны в обтяжку, шпага и треуголка. Бухарскую звезду обычно Сергей Яковлевич не нашивал (ибо ее носил на шутовском наряде и клоун Дуров), но сегодня он и Бухарскую звезду нацепил на себя…

— Перчатки! — Мышецкий проверил их белизну и сложил в шляпу. — Говорят, султан Самсырбай бывал в Париже, — сказал он. — А посему я так и придирчив сегодня…

Сергей Яковлевич поцеловал жену в чистенький лобик и спустился к лошадям. За городом пошли незнакомые еще места, из веселеньких рощиц выглядывали светлые дачки. Кучер из уренских старожилов называл хозяев. К удивлению Мышецкого, большинство этих усадеб принадлежало чиновникам его канцелярии.

— С чего бы это? — задумался князь. И хорошо ответил кучер:

— Не на те казак пье, що е, а на те, що буде!

Из-за поворота выскочили на лошадях молодые киргизы в богатых халатах и, окружив коляску, с гиканьем поскакали рядом, скаля желтые крупные зубы: каждый зуб — в ноготь. Местность заметно облысела, и за Кривой балкой открылся в низинке шатер султана, плещущий зелеными шелками.

Едва вице-губернатор выбрался из коляски, как его сразу окружили старики джетаки — волостные старшины. Сергей Яковлевич догадался, что здесь, при ставке султана, они живут на положении рабов-прихлебателей, и щедро раскрыл перед ними кошелек, не забыв оделить каждого джетака.

Из ста рублей, взятых из дому на сегодня, заметно поубавилось.

— Салом алейком! — восклицали джетаки, весьма довольные, и, подхватив Мышецкого за локотки, поволокли в сторону султанской юрты; князь только успевал перебирать ногами…

Внутри шатра, наполненного сумрачным прохладным сиянием, было пестро от обилия ковров, пахло кумысом и чем-то сильно прокисшим. Камышовый остов юрты был сусально вызолочен, а на цепях сидели два здоровенных беркута, скрипели клювами и вращали глазами, налитыми злобной кровью.

Самсырбай-омбу оказался тучным пожилым человеком с противной бороденкой в два-три волоса. На маленькие грязные пальцы его были надеты золотые наперстки, голову покрывала

узорчатая «аракчина» (тюбетейка). На жирных плечах султана лежали, покоробленные от пота, армейские погоны пехотного прапорщика.