На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Сергей Яковлевич отчасти утешился. Пароходство прислало несколько барж, и Свищево поле понемногу освобождалось от переселенцев. На окраинах города иногда подозрительно умирали обыватели, но строгого карантина для горожан не было.

И губерния в основном пребывала в спокойствии.

В один из этих дней Мышецкий посетил мастерские железнодорожного депо. Это он сделал не ради любопытства — надо было наладить производство плугов и борон из обрезков железа. Инженерам не хотелось принимать на себя лишнюю обузу, но все-таки они согласились.

Тогда, в лагере Аннинского, путейцы говорили, что в Уренском депо относятся к нему доброжелательно. Однако — странно! — поддержки от начальства депо он не встретил.

Было несколько обидно, и, возвращаясь вдоль шлаковой дорожки, Сергей Яковлевич попутно заглянул в огнедышащие ворота мастерских.

Рабочие его, очевидно, узнали. На выражения восторгов Мышецкий не рассчитывал, но их и не было, этих восторгов. Он протиснулся между колесами паровозов, пригляделся к мастеровым. Задал несколько технических вопросов. Спрашивать о непонятном Мышецкий не стыдился, и ему отвечали — внятно, четко, рассудительно.

Его несколько поразило, что рабочие совсем не были похожи на крестьян — с их жалкими или, наоборот, угрюмыми взглядами из-под лохматых шапок. Нет, мастеровые держались вполне независимо, подходили к Мышецкому запросто и, послушав, о чем разговор, так же и уходили, когда надоедало слушать.

И еще он заметил: речь пролетариев не была набором ста обиходных слов — нет, перед ним стояли люди, свободно владевшие языком, правильно употреблявшие выражения интеллигенции.

И князю стало неловко, что поначалу, надеясь на их безграмотность, он пытался «подделаться» под речь гостинодворского простонародья.

— А что… Штромберг? — спросил вице-губернатор. — Я слышал, что он выступал здесь перед вами.

— Был грех, — ответил один из рабочих. — Только нам не впритык его речи. Он теперь митингует на сукновальнях господ Будищевых да в красильнях. Вот там его слушают… Три копейки больше — три копейки меньше, это дела не меняет. Нам не нужна лишняя бутылка пива. Мы, господин вице-губернатор, и сами сумеем постоять за себя, если придется…

Этот отзыв о социалисте Викторе Штромберге оставил Мышецкого в каком-то раздвоении. Кто-то в губернии ошибался. И очень сильно ошибался в своих расчетах. Но… кто? Сущев-Ракуса, Штромберг, рабочие или же он сам, его сиятельство?

И тут он вспомнил того пьяного придурка из черной сотни Атрыганьева, что плясал под окнами, поддергивая штаны.

«Глупо!» — сделал князь вывод.

Дома он снова полистал протоколы охранки. Никакого Штромберга в них не значилось. Но первое же известие от Чиколини потрясло Сергея Яковлевича.

Бруно Иванович долго не мог собраться с духом, чтобы высказать новости слежки.

— Ну? — помог ему Мышецкий. — Штромберг?

— Да, Штромберг, — сказал Чиколини, — выступал вчера на сукновальнях братьев Будищевых…

— Так. И что же?

— С таким успехом, ваше сиятельство, что рабочие вынесли его на руках. Кричали «ура» и говорили глупости. Потом организованно пошли бить стекла в конторе фабрики.

— Полиция вмешалась? — спросил Сергей Яковлевич.

— Конечно. Здесь уже хулиганство.

— Были арестованные?

— Трое. Зачинщики.

— Ну?

— И полковник Сущев-Ракуса велел освободить их. Даже приласкал. По червонцу на рыло выделил…

— Дальше! — засмеялся Мышецкий. Ему стало вдруг весело — ситуация получалась забавная.

— А дальше Штромберг ораторствовал на бойнях. И здесь же выступал против него…

Чиколини запнулся.

— Кто выступал против?

— Простите, ваше сиятельство, но я знаю, что вы этого человека привезли в своем вагоне.

— Кобзев? Ну и не стесняйтесь…

— Господин Кобзев, — Продолжал полицмейстер, осмелев, — он, ваше сиятельство, все в пику говорил господину Штромбергу, и… очень уж рискованно говорил!

— Что же именно?

— Штромберг, тот больше на частников валил. А господин Кобзев осмелился коснуться власти… царя!

Сергей Яковлевич вдруг почувствовал, как нарастает в нем негодование. Очень спокойно он спросил:

— Чем закончился митинг?

— Избили, — ответил Чиколини.

— Штромберга?

— Как можно? Конечно же — Кобзева.

— Вот и хорошо… — сказал Мышецкий, отпуская Чиколини.

Решил идти напролом. Иван Степанович был вызван им вроде бы по делу о поселенцах. И старик не замедлил явиться.

— Если бы я, — начал Мышецкий холодно, — оставался лишь частным лицом, то я, пожалуй, не стал бы обращать внимания на ваши выпады противу существующей власти. Но я облечен доверием этой власти и обязан стоять на страже ее интересов и ее порядков.

— И я, князь, — ответил Кобзев, — как частное лицо, мирюсь с тем, что вы поддерживаете порядок, моему разумению не свойственный…

— Однако, — перебил его Мышецкий, — даже по праву частного лица я могу иметь к вам, господин Кобзев, или Криштофович, как вам больше нравится, некоторые претензии.

— Прошу высказать их, — согласился Иван Степанович. Вице-губернатор прошелся вдоль скрипучей половицы, по которой столь часто он заставлял ходить Огурцова.