На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Вице-губернатор осмотрел убогий уют жалкого старушечьего мирка, в котором скорбно увядали напоминания о прошлом — высохшие цветы, семейные альбомчики. Быстро сновали спицы в руках старух, довязывая последнюю пряжу в жизни. Сергей Яковлевич старался смотреть поверх старушечьих голов, чтобы не встречаться с ними глазами, и заметил щели в стенах, залепленные жеваным хлебом.

— Клопы? — спросил он, не желая уйти отсюда молча.

— Что вы, — ворковал Сютаев, — у нас клопов не полагается… Потому как мы строгие. Увидим — и давим-с!..

В следующей палате ютились мужчины. Сютаев сразу разлетелся к одному старому солдату на костылях.

— Ваше сиятельство, извольте обратить внимание… Заслуженный ветеран! Еще при Паскевиче, так сказать, пострадал за отечество. Покажи, Степаныч, покажи сиятельству, сколько ты крестов от царя заслужил!

Старик поднялся с койки, уперся в костыли.

— Зачем, — сказал он горько, — зачем кресты мои барину? У него, видать, и своих хватает!

— А ты покажи, покажи, — канючил Сютаев. — Ну, достань свою шинельку из сундучка… Тебя его сиятельство, глядишь, и отблагодарит чем-нибудь!

Он кинулся к сундучку, чтобы извлечь оттуда шинель с крестами, но старый ветеран прижал костылем крышку:

— Вот заслужи свои кресты, тогда и показывай… Чего ты ко мне липнешь-то?

Мышецкий раскрыл портсигар и протянул его инвалиду:

— Берите, отец… Как вы живете здесь? Мягко ли спится? Вот я смотрю — костыли у вас уж больно старые. Проволочкой-то вы их сами перевязали?

— Будут костыльки новые, будут, — не унимался Сютаев. Старик вдруг махнул на него:

— Отойди ты от меня… гнида! В кои веки человек зашел поговорить со мною. Двадцать три года сиротствую здесь и впервой слово людское услышал…

Закончив осмотр «призреваемых по ведомству императрицы Марии Федоровны», князь Мышецкий, почти уже от самого крыльца, вдруг резко повернул обратно — на кухню.

— Стоп! — схитрил он. — А ну-ка, пройдем…

Следом за ним вприпрыжку бежал Сютаев:

— Ваше сиятельство, ваше… позволю заметить…

Животом, не совсем вежливо, он пытался оттереть князя от дверей, откуда парило разварным духом пшенной каши.

— Кухонька, — убеждал он, — так себе. А вот здесь, ваше сиятельство, прошу покорнейше… Музей у нас! Ничто выдающееся не пропало… Ложки резные, иконки, крестики…

Но Мышецкий уже распахнул дверь и шагнул на кухню. Возле громадной печи, в которую были вмазаны котлы, возился повар с дерюжинкой на поясе. Сергей Яковлевич успел заметить, что повар растерян, но тут подскочил Сютаев:

— А ты — мешай, мешай кашу-то… Ведь густа небось и подгореть может!

— Ой, не провернуть… — крякнул повар.

«Что они, — подумал Мышецкий, — за дурака меня, что ли, принимают?..»

— А что у вас здесь варится?

Сергей Яковлевич подошел к другому котлу и с грохотом отворил дощатую крышку. В пустом котле, свернувшись клубком, сидел на поджаренных пятках какой-то благородный старец. Сидел он там, и — ни гу-гу!

— Это и есть ваш Митрофан? — сказал Мышецкий. Сютаев открыл рот, даже язык выпал. Со лба повара скатилась в кашу капля пота.

Мышецкий снял пенсне и отчетливо произнес:

— Сезам, отворись!

Старик пробкой выскочил из котла и кинулся бежать, роняя из-под зипуна тяжелые свертки. Но его все-таки поймали и вернули обратно (вместе с куском сала фунтов на пять, головой сахара и чулочком с сечкой).

— Кто вы, сударь? — спросил Сергей Яковлевич помягче.

Старик взмолился:

— Отпустите с миром… На што я вам?

— Эй, — распорядился Мышецкий, — зовите сюда полицейского чиновника… Он сидит в моей коляске!

Старик бухнулся в ноги, сложил перед Сютаевым ладони:

— Сынок, скажи…

Мышецкий уставился на Сютаева:

— О чем он просит вас?

— Вот крест святой — не знаю…

— Кто вы? — спросил Сергей Яковлевич.

— Да я ж отец его… отец родной!

Сютаев замахал руками, подмигивая рыбьим глазом:

— Что вы, папаша, говорите такое? Какой же отец вы мне?

— Это правда? — спросил Мышецкий.

— Да у меня и отца нет, — возмутился Сютаев. Старик, не вставая с колен, заплакал:

— Да я же вскормил тебя, вспоил. В люди вывел…

— Ваш отец? — строго спросил Мышецкий. Сютаев пожал плечами.

— Впервые вижу, — сказал он.

— Признай! — вопил старик. — Не позорь меня… Господин хороший, — хватал он Мышецкого за полы одежды, — смилуйтесь! Ну, семья… ну, сахарок! Ну, сальца шматочек…

— Вывести его надоть, — засуетился Сютаев. — Где же Митрофан?.. Эй, зовите Митрофана!

— Да оставьте вы своего Митрофана в покое! — взбеленился Сергей Яковлевич.

Теперь он вцепился взглядом в повара:

— Ну, говори!

— Да уж что греха таить… Точно, ихний папашка!

Теперь и Сютаев бухнулся в ноги:

— Ваше сиятельство, не погубите. Христом-богом прошу. Два годочка осталось до пенсии… пять дочек на выданье. Кормилец вы наш! Сорок два года служу-у-у…

Старик (отец его) поднялся.

— А-а, шукин шын, — прошипел он злорадно. — Зажгло тебе! То-то! Господин хороший, плюйте в рожу ему… Доставьте мне удовольствие: плюйте, я один буду в ответе!