На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

— Грязно живут, ваше сиятельство, но таровато.

«Поеду к Аннинскому — навещу эти колонии», — заранее решил Мышецкий…

Вдали уже показались беленые стены «Менового двора», вокруг которого дымились навозные кучи. Еще дальше торчали трубы мастерских депо, и Чиколини вдруг показал свой кулачок:

— Вот такие сидят там… крепкие! Как орехи…

— Кто? — не понял Сергей Яковлевич.

— Да деповские эсдеки, ваше сиятельство. Аристид Карпович-то уже сколько клыков себе поломал, а ничего поделать не может. Последние волосенки в депо оставил — одни усы теперь у него!

— Что же так, Бруно Иванович?

— Да тяжело ему, бедному… Большевики там, в депо-то! Сергей Яковлевич заговорил совсем о другом:

— А вы, Бруно Иванович, плохо следите за порядком в городе… Прямо скажу — плохо!

— Вы опять про Обираловку? — забеспокоился Чиколини.

— Да нет… Что у нас за бандиты гуляют среди бела дня по улицам? Поют у меня под окнами частушки… Обещают попасть в какие-то там депутаты к самому Вячеславу Константиновичу!

Чиколини обиделся:

— Я в политику не мешаюсь. Пусть Аристид Карпыч разбирается, это его забота. Мое дело — ворюги, пьяницы, проститутки! А тут и без меня начальства хватает: Атрыганьев — камергер, Мелхисидек — архиепископ… Не пойму я их!

Сергей Яковлевич вспомнил кривоногого мужичонку, поддергивающего штаны, и невольно засмеялся:

— Странные Лассали появились на Руси!..

Коляска высоко подскочила на ухабе — у князя щелкнули зубы. Он стал жаловаться, что ни в ком не может найти поддержки; убогость мысли, низость характеров, круговая порука в преступлениях — вот спицы колеса, в котором он вынужден кружиться как белка.

— Воруют так, что печку раскаленную нельзя без присмотра оставить. Отвернись только — и печку голыми руками вынесут…

Мышецкий высказал все это, и обрусевший итальянец (потомок часовщика, удравшего в Россию от долгов из Венеции) понурился стыдливо.

— Я знаю, — хмуро произнес Чиколини, — о чем вы хотите спросить меня… Такой ли я, как и остальные в Уренске? Ну, что ж. Сознаюсь честно: я тоже беру взятки.

— Каким же образом?

— Очень просто: не плачу за выпитое и съеденное. Хотя… всегда всучиваю деньги. Но не берут. И — не надо!

Сергей Яковлевич подивился откровенности и спросил:

— Как же вы, Бруно Иванович, оказались в Уренске?

Чиколини загрустил, вспоминая:

— Эх, был ведь я комендантом в Липецке — на водах. Городок веселый, обыватели смирные. Приезжал как-то император покойный, и тут я сплоховал, прямо скажем… Бывает, знаете, эдакое умопомрачение. Сам не ведаешь, что творишь!

— А что же случилось?

— Да поначалу, — помялся Чиколини, — все хорошо было. Ходил я с его величеством. Показывал-рассказывал… Перешли мы с ним через Липовку (речонка такая). А за нами народец кинулся. И — только треск слышу: моста как не бывало! Людишки в реку — всем табором. Так и скрылись, в пиджаках да шляпах, по случаю высокого гостя…

— Ну, и что же его величество?

— Побледнеть изволили. Однако ничего — пошли далее. Тут он меня про жену спросил. А я-то и недоглядел в суматохе, как отбилась моя половина. Схватил какую-то поповну и тяну ее, как овцу. Она дура, императору-то представилась, а потом и ляпни: «Бруно Иванович, только какая же я вам жена?..» Его величество хохочет, а под шерсть ему и все — тоже скалятся. Ну, с меня пот льет, как вода по клеенке. А император (царствие ему небесное) дает мне деньги: «Вот тебе, Чиколини, пятьсот рублей, поправь мост…»

— Ну, — улыбнулся Мышецкий — и вы, конечно, забыли его отблагодарить?

— Хуже, — заскорбел Бруно Иванович. — Я поблагодарил… Да потом-то плюнул себе на пальцы и давай пересчитывать. Добрые люди по мозолям мне ходят, чтобы очухался, а я, знай себе, считаю. Пересчитал и рапортую: «Совершенно верно, ваше величество, точно пятьсот вы мне дали!»

Полицмейстер прослезился и долго фыркал в платок:

— Вот, ваше сиятельство, и оказался ваш Чиколини здесь — в Уренске. А Липецк-то городок хороший, обыватели смирные…

Коляска вкатилась на Торговую улицу и по самые оси колес сразу же погрузилась в разжиженную слякоть, которая сочно пузырилась и чавкала под кузовом. Седокам пришлось подобрать ноги и придерживать полы шинелей.

— Я возьмусь и за мостовые, — сказал Сергей Яковлевич. — Но сейчас не разорваться же мне на сто кусков…

Внимание его привлек громадный сарай, над двустворчатыми воротами которого висела сногсшибательная вывеска:

ПРОДАЖА ДЕГТЮ, РОГОЖ, ГВОЗДЕЙ

И ПРОЧЕГО ТОВАРУ КАМЕРГЕРА ДВОРА

ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА

Б. Н. АТРЫГАНЬЕВА

— Что он хочет доказать этим? — удивился Мышецкий. Сергей Яковлевич прошел в сарай. На стенах висели шлеи и расписные дуги, пахло дегтем и керосином, болтались под потолком связки баранок. Несколько приказчиков (из числа тех, которые недавно плясали под окнами присутствия) зубоскалили в углу, лузгая семечки.

— Кто здесь старший? — подошел к ним Мышецкий. Выдвинулся вперед сильно косивший парень:

— А что нужно?

Князь резко оттолкнул его.

— Хам, — сказал он. — Посмей грубить… Убирайтесь отсюда — все, все! И ключи — мне отдайте. Я прихлопну вашу лавочку…