На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

На лестнице Мышецкого поймал за рукав Чиколини, шепнул:

– Князь, тут невесело… Дайте три рубля, не пожалеете.

– А что тут? – спросил Мышецкий, сунув ему деньги.

– Дворецкого, – ответил полицмейстер, – с потрохами за три рубля покупаю. Здесь психи живут, князь. А мужики – воют…

За кофе Жеребцов переглянулся с женой и заговорил:

– Сейчас я работаю над проектом, который вернет России все ее былое величие… Ксюшенька, куда ты дела мой эскиз?

Мышецкий был в ужасе: не хватало еще выслушивать чьи-то дурацкие проекты – он уже и без того устал, а вся борьба впереди.

– Ради бога, – попросил князь, – поведайте так… на словах…

– Ксюшенька, расскажи ты сама князю, как мы думали с тобой вечерами в парке… Помнишь? Мы еще карасей тогда удили!

Девочка-помещица (которой бы жить в восемнадцатом веке) сказала четко:

– Никто не уполномочивал, князь, наших либералов говорить от лица народа. Мы еще увидим ряд скандальных процессов над земскими самозванцами! Мужику нужна власть, и – все! А несчастную Россию следует разделить на полки…

– Как? – навострил ухо Мышецкий. – Как надо разделить ее?

– На полки! Как при Аракчееве, – с ухмылкой ответила женщина. – Что бояться этого имени, князь? Аракчеев был великий человек, и пора уже реабилитировать его имя. Бюрократия же и при правовом порядке России нужна, но зем­ский собор пусть тоже существует. А выборы надо проводить по полкам…

Мышецкий содрогнулся от макушки до пяток: «Боже милостивый, что за ахинею несет эта дамочка?» Он вспомнил мужиков: пришли они к нему раз, притащились два, встретили на околице сегодня, у них уже рубашки прикипели к лопаткам, а тут… «Аракчеев, земский собор, военные поселения…» Что за бред?

– Не забывайте, мадам, – напомнил он подавленно, – что опыт военных поселений Аракчеева обернулся для России чугуевскими и новгородскими бунтами поселенцев…

Князь оглянулся: Жеребцова уже не было, и женщина шепнула:

– Мой муж обожает, когда я подвергаюсь опасностям.

– Мадам! О какой опасности вы говорите?

– Но вы же – мужчина, князь. А мы – одни, совсем одни…

Сергей Яковлевич, отгоняя лукавого, встал и начал говорить. Долго и утомительно звучал над женщиной его монолог о том, что он не верит в будущность бесправного нищего мужика, как не может верить и в будущность помещичьего хозяйства на Руси…

– …как угодно, мадам, – закончил князь, – но я снова предлагаю вам именно ту форму землевладения, о которой и просят вас мужики. Дайте им засеять пустоши, нельзя травам гибнуть на корню. Пожалейте хотя бы не мужиков, но их скотину…

И вдруг женщина звонко расхохоталась; это было столь дерзко и столь неожиданно, что Мышецкий остановился:

– Разве я сказал что-либо смешное?

– Нет. Вы можете, князь, говорить и далее. Но мой папочка все равно будет думать, что вы объясняетесь мне в любви!

Сергей Яковлевич поискал глазами икону: «Господи, избавь мя от сети ловчи и от словесе лукаво играюща…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сергей Яковлевич выразил желание отдохнуть после дороги. Ему отвели покои по соседству с комнатой Чиколини. Не снимая сапог, закинув ноги на спинку кровати, Бруно Иванович лежал на перинах, пасмурно поглядывая в покоробленный потолок.

– Ну, как, ваше сиятельство? – спросил. – Удалось вам?

– Что?

– Ну, вот все это… с арендой и прочее!

– Да нет, – вяло ответил Мышецкий. – Ветхозаветные господа. А мужиков – жаль, и вот теперь стало жаль еще больше. А что я могу? Попробую убеждать далее…

– Мужики, ваше сиятельство, на вас большие надежды возлагают. Говорят – вы за них стоите. И от черкесского постоя избавите!

– Что черкесы! – отозвался князь. – Стоит сказать «желтым» казакам, и вышвырнем из губернии… А куда вы три рубля мои дели?

– Я же сказал, князь: дворецкому.

– Дельно ли это?

– Вот не знаю, – задумался Чиколини. – Обещал пособить…

Мышецкий знал, что полицмейстер глуп, об этом все в Уренске говорят – как бы он не завлек его в какую-либо историю.

– Бруно Иванович, вы поосторожнее. Три рубля не деньги, но стыда потом не оберешься.

– Все будет в аккурате! – утешил его Чиколини.

Легкая на ногу, почти без стука, вошла госпожа Жеребцова, и Мышецкий снова поразился ее дикой, какой-то вызывающей красоте.

– Князь! – сказала она повелительно. – Крокет!

Играли в крокет на лужайке перед домом. Жеребцов при этом сиживал на завалинке, как старосветский помещик, и покрикивал:

– Ксюшенька, нагибайся ниже, когда бьешь. – Потом поманил Сергея Яковлевича к себе. – Посмотрите, князь, – сказал он.

– Куда?

– На мою жену.

Мышецкий посмотрел: низко склонясь, женщина замахнулась…

– Ваша супруга грациозна, – согласился он.

– А вас, князь, разве это не волнует? – захихикал Жеребцов.

– Князь, бейте вы, – сказала женщина, выпрямляясь. – Тринадцатый и сам проскочит, а я устала…

Жеребцов хлопнул в ладоши:

– Эй, люди, гамак! Два гамака… рядом. Я пойду, – поднялся он, – а вы, молодежь, покачайтесь. Мешать не буду.

Это сводничество било в нос – вонью, нечистотой, гадостью.

– Не надо мне гамака! – обозлился Мышецкий. – Я тоже устал, уже поздно, и, позвольте, я пройду к себе…