На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Я вынужден, – сказал князь, потупив глаза, – применить по отношению к госпоже Поповой меру пресечения свободы передвижения и общения с ее союзниками…

– А я буду протестовать! – ответил Тулуз де Лотрек.

– Вы, конечно, можете опротестовать мое решение. Но я, как губернатор, сумею настоять на своем. За вами – право, а за мной – власть… Исполнительная, граф!

Прокурор рассматривал его – почти с любопытством:

– Евдокия Яковлевна – сестра вам. Но вы-то – не брат ее!

– Может быть, – согласился Мышецкий. – В наше жестокое время родственные узы ослабли. А я хирург справедливый… Вырезаю то чувство, которое мне сейчас только мешает! Всего хорошего…

Чиколини отвел под размещение знатной арестантки комнату при своем участке, с выходом в сад, где дозревали сливы, сочно оплывали желтым наливом бергамотовые груши. Мышецкий велел носить своей сестре обеды из «Аквариума» – что ни попросит! А в подвале жандармского управления продолжал работать по ночам страшный станок, осужденный волею Дремлюги тискать искореженную криком отчаяния литературу…

Так что Мышецкий мало что выгадал из ареста Додо.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Самые бедные в губернии крестьяне, расселенные Мышецким вдоль полотна дороги, незаметно для властей развернули свои плуги на озеро Байкуль; занукали на чалых лошаденок, зачмокали, воровато оглядываясь, и плуги разворотили сытое чрево земли, которая принадлежав монастырю… Сергей Яковлевич ничего об этом еще не ведал; сегодня он возвращался из больницы, где умирал его шурин, и по дороге в присутствие встретился с Иконниковым-младшим. В разговоре, между прочим, молодой миллионер спросил его:

– А какие у вас, князь, планы в отношении выборов?

– Вы про думу? Что ж, один человек у меня намечен.

– И кто же это? – подозрительно справился Иконников.

– Он вам не соперник… Карпухин! (Иконников выразил полное незнание такого.) Есть ткой писарь на выселках, – пояснил Мышецкий. – Вполне здравый человек. Грамотен. Ныне гражданствует!

Легок на помине, явился из волости и сам Карпухин:

– Ваше сиятельство, как вы сказали, так оно все и вышло…

Сергей Яковлевич ничего не понял, даже встряхнулся:

– Что я сказал вам? Что у вас вышло?

Карпухин пояснил, что на Байкуль мужики уже повылезли и под зябь еще полоску отхватят. Первое движение души отразилось на кулаке, который уже навис над столом… Медленно опустил руку.

– Мой друг, вам Сибири, видно, захотелось? – спросил князь.

– А што Сибирь? – обиделся Карпухин. – Эвон, пройти сто верст – и Сибирь: такая же земля, даже лучше…

– Неумен ты. Выйди вон и подожди! – велел Карпухину князь и вызвал к себе губернского землемера. – Каждый человек, – сказал он ему, – имеет право на слабость. Моя слабость – выселки! Ради бога, подскажите, что можно сделать с этими болванами, которые, не спросясь броду, вылезли прямо на Байкуль со своими грядками?

– Гнать казаками, – ответил землемер. – Гнать обратно.

– Пусть гонит Тулумбадзе, а здесь, в Уренске, свои порядки. Если бы еще Победоносцев не тянул с присылкой нового преосвященного!.. Что там монахи? Обижаются небось?

– Монахи того же ожидают от Победоносцева.

– Наконец, водку я им дал? Дал. По рублю за один зарок по-божески драли с алкоголиков? Драли… Чего им еще от меня надобно? Байкуль – это мой личный дар Мелхисидеку! Личная договоренность на джентльменских началах. Как у вас отмечено в планах?

– Земли казенные, как и большинство степных земель.

– Вот видите, – огорчился Мышецкий. – Вы уж меня не выдавайте. А обратно не повернуть… Хорошо, сударь, спасибо! – И снова позвал в кабинет Карпухина. – Говорю тебе так: властью писаря ты должен остановить продвижение своих мужиков далее!

– А что им с этого будет?

– Им… вот! – И показал кукиш. – А тебе… обещаю!

– А мне-то за што? – притих Карпухин, впадая в робость.

– Ты действительно неумен, – заговорил Мышецкий горячо. – Ну почему все мне надо думать? Ведь я хочу, чтобы все эти ваши просьбы разрешились именно в думе… Пойми ты: там, именно там, с трибуны, ты сможешь высказать о Байкуле, что тебе в голову взбредет! Должны же вы и меня понять: я не царь, не бог и не земский начальник… Я только губернатор! Не могу я выше головы прыгнуть! Мало ли чего вам завтра захочется! Мне на вашу алчность земли не напастись… Так что готовься занять место в русском парламенте, но останови своих головотяпов с их кобылами! Понял?

Карпухин смотрел на губернатора как на сумасшедшего. С таким-то взглядом и удалился. Но Мышецкий не шутил: где надо, он уже готовил уренское общество. Мол, вот уже есть… вполне достойный… сын народа… не пьет, грамотный. «А что еще требовать?»

– Кстати, – вспомнил он однажды на пятнице у Бобров, – а как обстоит дело в орде? Или выборы в думу им безразличны?

– Султан Самсырбай уже выбирает, – засмеялся Смирнов.

– Кого?

– Себя, конечно…

Князя колотило от праведного негодования:

– Не могу взять в толк, зачем этому ублюдку в золотых наперстках нужно сесть в кресло депутата. Двух слов связать не может! Срам и мерзость, нищета мысли и жирное брюхо… Стыдно, стыдно!