На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Я думал, – сказал он, – вы, при ваших блестящих способностях, достигли при большевиках больших чинов?

Сергей Яковлевич ответил ему по-немецки:

– Но я же не представляю Россию в той степени, в какой фюрер поручает вам представлять интересы великой Германии…

Однако фон-Гувениус, лоснясь воротником шубы, продолжал говорить по-русски, и Сергей Яковлевич был удивлен отчасти:

– Вы раньше, Пауль Иванович, едва-едва могли разговаривать по-русски. А теперь, живя в Германии, вдали от России, вы говорите отлично… Откуда у вас это?

– Видите ли, князь, – отвечал ему фон-Гувениус, польщенный, – изучение России и всего русского вменено мне в обязанность перед фюрером. У великой Германии будущего есть свои, особые, интересы в России, и эти две великие страны в недалеком времени будут связаны кровно!

Потом фон-Гувениус заговорил о другом: об Алисе Готлибовне, которая долго страдала за разрыв, пока не вышла замуж.

– Очень почтенный человек, один испанский комиссионер, и теперь она проживает с ним постоянно в Марокко…

– А мой сын? – спросил Мышецкий.

– Ваш сын по-прежнему владеет имением в Баусском уезде Латвии, и правительство Ульманиса оказывает ему полное доверие, как местному патриоту. Бурхард или Афанасий (как вам угодно, князь) окончил военную школу в Потсдаме, и ныне состоит офицером запаса…

– В Латвии? – спросил Мышецкий.

– Как вы могли подумать? Конечно же, в Германии!

– Он же русский, – смутился Сергей Яковлевич. – Мог бы быть и умнее. В его-то годы… Русский! Причем здесь Германия?

И тогда фон-Гувениус сказал ему так:

– Вы, князь, плохо знаете нашего фюрера.

– Я его совсем не знаю… Что он мне?

– А он, ваш великий друг и учитель, всегда с большим уважением отзывается о многострадальном русском народе….

– У него свой народ страдает изрядно! – ответил Мышецкий. – И вы, Пауль Иванович, все-таки плохо изучили русский язык…

Фон-Гувениус понял эту фразу дословно, не вдумываясь в нее:

– Разве у меня нечистый выговор? – напрягся он во внимании.

– Вы сказали: «кровные» интересы Германии, – продолжил Мышецкий. – Боюсь, как бы они не обернулись кровавыми.

– Ну-у, – протянул фон-Гувениус, обидясь, – вы, князь, всегда отличались неуместным германофобством. Однако, вот ваш великий вождь Сталин тяготеет как раз к германскому миру. Новый порядок в России – так, мы его признали, но вы должны будете признать и новый порядок в Европе…

Фон-Гувениус вдруг встал и взялся за ручку дверей.

– Почему это у вас? – спросил он. – Разве вы не сдали?

– Что сдать? – растерялся Мышецкий.

– Как что? Вот эту ручку от дверей..

– Зачем?

– Она же медная… Германия закупает у вас цветные металлы, и… Куда же смотрят пионерские организации, это их обязанность собирать цветной металлолом… Неужели вам не объявляли?

В комнате Мышецкого запахло «новым порядком в Европе».

Только было он собрался выставлять прочь «саранчу» фон-Гувениуса, как вдруг – пшик! – погас свет в квартире. Загалдели из коридора соседки:

– Пробки, язви их… Эй, мужики! Давай с лестницей…

– Обычно, – сказал Мышецкий, – этим занимаюсь я…

Маленький, сытый и вредный, фон-Гувениус пропал в темноте.

Вскоре, перешагнув границы, Красная Армия начала освобождение прибалтийских народов. Для Мышецкого присоединение Латвии к СССР означало возможность повидать сына. Все-таки, что ни говори, а это – его поросль, пусть его зовут Бурхардом, но для него-то он по-прежнему – Афанасий, выкормленный мощною грудью русской Саны.

Но тут Гитлер бросил клич ко всем прибалтийским немцам, и немцы покорно, как стадо, отплыли на кораблях в Германию. Вместе с ними покинул Прибалтику и сын Сергея Яковлевича. А там, на берлинском плацу, бывших русских дворян сбили в железные колонны вермахта. «Хайль Гитлер!» – кричали все эти люди в касках, все эти Фелькерзамы, Фитингофы, Будберги, Ливены и Гротгусы.

Вместе с ними кричал и Бурхард-Адольф фон-Мышецков.

Из этих людей была создана страшная дивизия «Викинг», и о том, каковы были эти молодчики, надо спросить у Отто Скорцени, который с помощью прибалтийских немцев совершал свои кровавые репрессии и расправы… И оборвалась самая последняя ниточка с прошлым!

Но пока все тихо. И воздают хвалу на концах Европы: на западе – Гитлеру, фюреру, на востоке – Сталину, вождю всех народов. Это были роковые для нас годы…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Долго звонил кто-то с лестницы. На пороге стоял человек, изможденный и старый, в ватнике и с мешком на плече.

– Меня… выпустили, – сказал Сабанеев. – Война…

Сергей Яковлевич угощал адмирала, чем мог. Говорил:

– А вот где Елизавета Васильевна – не знаю. Может, она уже эвакуировалась? Что будете делать ныне, Асафий Николаевич?

Адмирал-миноносник ломал в жестких пальцах хлеб, рвал и тискал хлебную мякоть на обескровленных деснах. И текли его слезы.

– Сейчас не время обид, – говорил Сабанеев, рыдая над хлебом. – Может, так и надо: лес рубят – щепки летят, я не знаю… Но судить и рядить не имею права. Сейчас все силы – на войну! Все для победы, и это – не пустые слова. Я верю.

– Во что? – спросил Мышецкий. – Вы?