На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Эх, Галина Федоровна, – ответил ей Борисяк, – ведь я не женщина, а князя-то лучше вас знаю… Он способен судить Уренск, но он никогда не станет его карать. Оставьте вы его в покое!

2

Промерзлые степи поглотили состав, который увел на Тургай машинист Казимир и его подручный кочегар Костя. Губернатор не возвращался – день, два, три…

Красная Пресня в Москве упорно держалась.

– Вот удобный момент, – сказал Дремлюга, – разом покончить с нашими советчиками. Губернатор мешать не будет. Семеновский полк – Пресню, а мы, с божией помощью, расплющим наш Уренский Совет!

Бланкитов, Трещенко и Персидский преданно взирали на свое начальство, не мигая. Дремлюга сказал:

– Персидский, сколько говорить надо? Застегни ширинку…

– Да забываю все, господин капитан.

– Ладно, повременим. Что-то привезет нам князь?..

Чиколини явился, вытер усы ладошкой.

– У меня все готово, – доложил. – Как и договорились. Ефим Шкапа (бляха восемнадцать) как раз фигурой и всеми статьями под Иконникова подходит. А со спины – ну вылитый Геннадий Лукич!

Дремлюга потер красные лапы над столом:

– Ну какой же вы молодчага, Бруно Иванович! Быть вам в отставке с мундиром полковника…

Бобру прислали записку: если вы, несший черное знамя монарха, не предъявите в субботу вечером на угол Ломтева переулка и Дворянской триста рублей, тогда… Бобр занял у знакомых, оделся потеплее и пришел в субботу, куда велели. Деньги, как было указано в записке, он держал в левой руке. Права оборачиваться не имел. Кто-то взял у Бобра деньги, сказал на прощание в ухо:

– Благодарю, мсье. Революция вас не забудет. (Бобр, конечно, не обернулся на голос, даже не посмотрел – для кого занимал.)

Дошла очередь и до Иконниковых: с них потребовали пять тысяч. «Деньги или исполнение приговора!» Молодой миллионер сказал:

– Папаша, надобно дать… Время такое – жертвенное!

– Ты, сынок, денег еще не зарабатывал, а только тратил их, – ответил сыну старый чаеторговец. – Потому тебе и дать легко. А я всю-то жисть копеечка в копеечку мерял… Нешто дам? Да за што? Добро бы Врубеля купить или лекцию, чтоб она горела, прочесть. А просто вот так… на улицу, – не-е, сынок, кукиш с маслом!

Взял старик вымогательную записку и отправился знакомой дорогой – в полицию (иначе где же, как не в полиции, решать все насущные вопросы, тяготящие русского обывателя?).

– Во, – сказал, – чтите, Бруно Иванович…

Чиколини передал записку Дремлюге, и тот прочел в ней:

«Господину Иконникову-младшему, Сэр! Вы грабили народ, и мы возвращаем награбленное вами обратно – народу. От вас, как представителя буржуазии, требуется пять тысяч рублей. Ждем вас с деньгами в семь часов вечера на Садовой, идите по левой стороне. Если вы будете держать руки в карманах, мы стреляем без предупреждения. В случае же отказа от выплаты буржуазного налога вы будете убиты, а дом ваш взорван». Подписано:

«Ваши доброжелатели».

– Хорошо, Лука Никитич, – сказал жандарм Иконникову, – спите себе спокойно: корпус жандармов его величества-все буржуазные налоги отныне берет на себя… Кланяйтесь Геннадию Лукичу!

Вот и вечер над Уренском, мягко падает пушистый снежок. Хорошо и ласково брешут собаки. Геннадий Лукич, как и положено, вышел на Садовую, фланируя беспечно. Согласно приказу рук в карманы он не совал, держа в правой пакетик с деньгами…

Часы на башне городской думы отбили семь. Никого.

Геннадий Лукич завернул пальто кверху подкладкой и, зажав ноздрю пальцем, как следует выбил в сугроб сопли. Тут его кто-то тронул за плечо и сказал:

– Благодарю, мсье, революция вас не… «Миллионер» схватил его за глотку, повалил на панель.

– Это не Иконников! – закричал схваченный. – Это Ефим Шкапа! Стреляйте… стреляйте… – И тут же сам, ловко извернувшись, выстрелил – прямо в живот городовому.

Но Ефим Шкапа его не выпустил. Еще выстрел – и пуля, выбив служаке зубы, засела в твердом нёбе. Шкапа захлебнулся кровью, упал. Тут набежали городовые…

Дремлюга осветил фонарем лицо задержанного.

– Мо-о-нечка? – удивился капитан. – Зачем вам пять тысяч понадобилось? Или свое дело открыть решили?..

Городовой, отдавший свою жизнь за молодого миллионера Иконникова, был уже мертв. Его кулем закинули внутрь полицейской кареты, рядом посадили Моню Мессершмидта, он сказал:

– Так и знайте: Иконниковы подписали себе приговор… Первый удар кулака выбил из «безмотивца» сознание…

Он очнулся, когда его тащили по снегу за ноги, а над ним стыли бледные уренские звезды. Заволокли в кабинет Дремлюга, бросили. Капитан придвинул свечу, раскурил толстую, как колбаса, сигару.