На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Вечером — около восьми — зашел в кухмистерскую с опаской: акушерка Корево была здесь, ужиная. Но Ксюша Жеребцова больше уже никогда не войдет сюда… «Как глупо устроена жизнь!» Сергей Яковлевич подсел к акушерке, вдова Суплякова вышла услужить ему.

— Что-нибудь, — попросил он. — Мне все равно.

— У вас плохой аппетит? — улыбнулась Корево.

— Наверное. Мне хотелось бы сейчас вернуться в Петербург: на службу, если угодно, при департаменте. Поверьте: скоро от меня останется один мундир… Да и тот — в лохмотьях!

— Что ж, решитесь, — ответила ему женщина.

— Пожалуй… Вот закончатся выборы в думу, подсажу в доморощенный парламент доморощенного депутата, и — прощай, Уренск! Никто, наверное, даже не махнет вслед. Люди неблагодарны… А ведь тут, Галина Федоровна, я оставил лучшие свои годы…

Молодая женщина смотрела на него с явным сожалением:

— Что за несусветная дикость наших аристократов — жить врозь от своих жен и семей! Ведь все было бы иначе и лучше…

Мышецкий огорченно вздохнул:

— Ваше обвинение неосторожно, и какой же я аристократ? Ну, кто идет в Училище правоведения? Только обедневшие дворяне. Аристократы учатся в Пажеском, в Лицее, а чаще всего — вообще не учатся. А нам, бедным, один способ выдвинуться по службе — это правоведение, это сотни томов, испещренных запутанными законами, один вид которых отвратит любого аристократа. Мой княжеский титул — всего лишь бесплатное приложение к знанию законов империи. Я их знаю — да, но разучился исполнять… Вот сейчас в Петербурге выходит генеалогия моего рода, и вы увидите, что предки мои занимались разбоем (в худшем случае) или были раскольниками (в лучшем случае). Выгозерский скит, основанный братьями Денисовыми… Может, слышали? Так эти знаменитые расколоучители и были князьями Мышецкими, скрывавшимися от мира в олонецких дебрях. Да, это — мы! И мы — запутались. Давно запутались, бродя между разбоем и расколом! — Закончив эту исповедь, Сергей Яковлевич вдруг смутился: — Извините, вам, наверное, скучно?

— Нет, отчего же? Я ведь все понимаю…

В пальцах князя, длинных и восковых, с тупыми ногтями, дрожала рюмка с ликером, пронизанным золотистыми жилками.

— А мне говорят, что я счастливый… — продолжал он свои откровения. — Но разве же таким бывает счастье? Мой шурин, всю жизнь проворковавший над чужими гравюрами, и тот был счастливее меня. Иногда я открываю фолиант, бережно беру оттиск и думаю: а где же мое главное? Неужели в моем фолианте — пусто?

Корево вдруг крепко зажмурилась, ладошка ее легла ему на руку:

— Сергей Яковлевич, не надо так… Давайте возьмем гравюры вашего покойного шурина и организуем в Уренске выставку!

Мышецкий долго и беззвучно смеялся в ответ:

— Вы славная женщина… Хорошо, я согласен: между разбоем и расколом, потрясающими Россию, мы с вами займемся выставкой. — Он проглотил ликер, посмотрел на Корево как-то отвлеченно. — Это ужасно, но это пройдет. Это обязательно пройдет… Я верю!

— О чем вы, князь?

— Так. Слишком много осложнений… Но я верю! И не устану верить. Представьте себе, даже не в плохое — в хорошее, мадам, только в хорошее. И вы тоже — очень хорошая!

Заметало уренскую землю — вихрило и кружило. В метельных визгах тонули крыши. Замерзшие горбыли грязи скрылись под нежным пухом. Потом, как ударит оттепель, — опять таскай галоши, прыгай зайцем через топкие слякоти.

— Погодите, к январю намертво схватит, — посулил Огурцов.

Седьмого ноября стачка в Петербурге выдохлась, не в силах подняться до всеобщей (как это было в прошедшем месяце).

— По моему разумению, — сказал Мышецкий Борисяку, — все-таки опасно играть таким острым оружием, как стачка с политическими требованиями. Меч вырвется из рук — и поразит вас же!

— Ваша правда: никто не поддержал питерских, только Ревель, Рыбинск да еще вот мы! — Борисяк знал, что стачка сорвана меньшевиками и в словах губернатора таился зловещий смысл: оружие стачки может обернуться против стачечников! Но и углублять Мышецкого в роковые вопросы борющихся, для него непонятные, тоже не хотелось. Спросил о другом: — А вы не пробовали лечиться, князь?

— Для этого надо оставить службу. А разве же я так плох?

— Мне рассказывала Галина Федоровна…

— Послушайте, — сразу перебил его Мышецкий, — коли стачка закончилась, так давайте установим точность в количестве рабочих часов в трудовом дне. Предприятие депо — казенное, директор Смирнов звонит мне все время, чтобы я, по дружбе, уговорил вас…

— Меня, — улыбнулся Борисяк, — вы, князь, может, и уговорите. Но Совет уговорить не удастся! Приятно это Смирнову или нет, но депо продолжает работать лишь восемь часов в день.

Сверкающие стекла пенсне закачались на шелковом шнурке.

— Как угодно, — ответил князь. — Только остерегайтесь строить баррикады. Ни вам, ни мне они не сделают чести.

— Баррикады, Сергей Яковлевич, не строят лишь от избытка силы. Их возводят в противодействие насилию. Будет в Уренске насилие — будут и баррикады! Вы не возражаете?